Ведь отраженье света -
тоже свет
Яна Колесинская

После очерка Александра Денисенко "Птица Божия - Коля Шипилов", опубликованного в новорожденном журнале "Гитара по кругу", добавить нечего. А если и есть, то слова покажутся тяжеловесными, как товарняк, в котором Коля, бывало, запахнув ватник, не успевал попасть из пункта А в пункт Б и слагал строки в песню: "Где ж зацепиться мне, где же остаться мне, чтоб не витать в облаках┘". Судьба послала мне в дар возможность общения с выдающимся человеком. Я не могу промолчать об этом даре.

"Ночь не вмещается в размеры строчек"

Птицы чистят перья,
Скоро будет пять.
Самогонщица Лукерья
Не ложилась спать.

Это первая песня, которую Коля написал на Алтае. Сколько его песен выплыло из Катуни, народилось в Сибири, в Новосибирске! Новосибирск славен шипиловскими местами, Катунь каждый год ждет своего любимого гостя. Седьмой Катунский фестиваль авторской песни взял разгон, а Шипилова все не было. "Коля не приехал?" - спрашивали друг у друга, завидуя тем, кто, может быть, сейчас, с ним, в Новосибирске, не устает пить и петь. Хоть как-то утешил Олег Немировский, спел "Дурака и дурнушку", потом уж пели все вместе, наконец, от дождя разбрелись спать. А утром, продирая глаза, выбрались на веранду - из соседней комнаты высунулся всклокоченный чуб Немировского: "Дураки вы все! Шипилов приехал ночью, и мы пели до шести утра!"

Коле так и не дали толком выспаться. Окружали плотным кольцом, "передавали" его с рук на руки, черпали, черпали его тепло. "Что будем петь, братцы?" - обратился с фестивальной сцены, готовый пойти навстречу искренним глазам. Пел на втором дыхании - на котором пишет свою светлую прозу, на котором бродяжит по стране, на котором живет. Мы заманили Колю на нашу веранду глубокой ночью, и он в стотысячный раз пел "После бала". А мы опять глотали слезы от внезапно нахлынувшего счастья, смешанного с пронзительной болью от соприкосновения с Небом.

К нему так просто подойти и так просто сказать: "Коля, спой!" Он дружески кивнет, и под его пальцами гитара расплачется, распечалится, распогодится, звонкая, нежная. А в своей компании он, по привычке держась за желудок, извинится: "Я лучше вас послушаю", - и протянет гитару другу. Новосибирский бард Валерий Грозин переглянется с женой Ольгой и дуэтом с ней споет посвященного Коле "Жокея", а Оля напомнит, если кто не в курсе:

- Эту песню мы показали Кукину. Сначала он усмехнулся: "Шипилов - такой же жокей, как я - балерина". А послушав, вздохнул: "Хотел бы я, чтобы мне такую песню посвятили".

"Катятся обрывки дорогих мне лет
В городе трущоб Новосибирске"

Николай Шипилов и Яна Колесинская

Самостоятельно освоил кларнет, гитару, баян, работал и в театре музкомедии, и на студии телевидения, и в газете "Приобская правда", и грузчиком, и плотником, и токарем, и бетонщиком, и шабашил в стройбригаде - это все в Новосибирске. Каждый, с кем он тогда творил, влюблялся, мучился, голодал-холодал, без оглядки, без страховки проживая бурную юность, - считает теперь, что, приехав в Новосибирск, Коля должен позвонить именно ему. А не позвонит - сами разыщут. Коля - тот человек, которому не стыдно смотреть в глаза с похмелья. Вокруг него всегда гуща народу - родные люди и те, кто хочет таковыми стать, и те, кто хочет таковыми казаться. Его любят не только за Дар - любят за то, что не придает значения своему Дару, что ненавидит понятие "элита", что не преподносит себя как манну небесную. У него вспоминается давняя история: как-то в Москве к парикмахеру Ларисе Михайловне пришел сам Утесов. Бедная женщина побрила звезду и тронулась в уме...

Шипилов - разве звезда? В его синих глазах тонешь, помнишь, помнишь их после. А так - простой, домашний, неартистичный. Сиплый, осевший, прокуренный голос теряется, гаснет на сцене. Коля и не выходил бы на публику, если бы не просили, не ждали. Песни его улетают туда, откуда снизошли, Коля их отпускает - пусть живут сами. А люди не дают им улететь, подхватывая и оберегая.

Дима Маликов умело подхватил "После бала", опопсовал, окольцевал своим именем - и сделал "песней года". Какого ж года, господи, если ее поют повсюду вот уж четверть века? Магическое "Черное число" было написано еще раньше. Колин друг Владимир Аникеев вернул жизнь шедеврам, которые их автор давно не исполнял, да и слова забылись. Записанный недавно диск открывается тремя Колиными песнями, "Черное число" стало кульминацией. Аникеев нашел интонацию рваной нежности и резкой плавности, а Коля сказал про это: "Он поет неэкономно". Но ведь и Коля живет неэкономно, без жалости к себе, без заботы о себе.

Песня-аллегория, инкрустированная внутренними ритмами, аллитерациями, анафорами, страшная, страстная, грозная, горькая - хлесткая, хлынула на волю и дала силы жить. В ней - свет, пробившийся вдруг. В ней - и судьба предначертанная, и предощущение судьбы, о которой знаешь: не сладка. И знаешь: иначе не бывает. И милостей у нее не просишь. Одно заклинание: "Только бы не лечь, только бы не лечь". И сбывается...

- Такую песню мог написать только тот человек, который окунался в несчастье с головой: не сразу получилось сказать это вслух, не скоро сглотнулся ком, мешавший дышать.

- Я привык жить нелегалом на своей Родине. Идешь один без жилья, без крова, а кругом - огоньки, огоньки. Огоньки чужих окон. Но: жилья нет - разве это несчастье? Хлеба нет - разве это несчастье? На такое "несчастье" я смотрю как на обыденность. Несчастье - когда любимых теряешь, Родину теряешь. А счастье... Разве ты не видишь, как я счастлив?

Терял любимых, терял дом, ни разу не побывав за границей, терял Родину, стоял у Белого дома в 93-м. Всегда оставался свободен, чем и был "властям опасен". Презирал власть во всех ее проявлениях и ложь во всех ее видах. Он яростен в споре, если речь о России и если спутаны понятия "быдло" и "народ", "государство" и "Родина". Яростен был, когда мы не сошлись в оценке творчества некоторых знаменитостей, и только потом я поняла почему. Шипилов не делит надвое жизнь - частную и в искусстве. Если человек запятнал себя как личность, то грош цена его творениям. Жизнь - единая во всех проявлениях - должна быть свободна от подлости. Шипилов имеет право на этот максимализм, потому что он живет с чистым сердцем. Это знают и те, кто вместе с ним прославил себя литературными и телесными подвигами в бытность в карьере Мочище, где расцветала неуправляемая юность; и те, кто понимал, как и почему лет 30 он мотался без прописки; и те, кто слушает его лекции по стилистике в Московском институте культуры; и те, кто съезжается к нему на литературные семинары; и те, кто сегодня сидит за одним столом с ним - мэтром российской словесности, не устающим жить бардом.

"Тоже был поэт,
тоже безоружен был┘"

Его любят за то, что видит и слышит других, что открыт, распахнут навстречу. Коля беспощаден к себе: ему не жалко себя тратить, раздаривать себя людям, отдавать им свою энергию. Он всегда жил в полную силу, любил до неистовства, до прыжков с третьего этажа, до расставания навсегда; пил водку, пока лилась, обнимал гитару, пока не зачиналось утро. В наш "жестокий век" мало кто позволяет себе искренность и открытость - оставаться самим собой с другими опасно; выживать помогают цинизм и прагматизм, жесткость и властность. Коля приезжает в Новосибирск и переворачивает все мои, сформированные так называемой действительностью, понятия о статусе социального поведения, вернее, возвращает то, во что верили в юности. Он откликается на истинный душевный порыв, он чувствует протянутую ему руку, он возвышает человека до естественной простоты, до светлой душевности, которыми всегда был богат. Это то самое, когда, соприкасаясь с Даром, тоже становишься ближе к небесному Откровению. Об этом и в Колиной песне: "Ведь отраженье света - тоже свет, а отраженье звука - тоже звук".

Иные обожают купаться в лучах чужой славы, разглагольствовать на тему: "И я там был!!!" Отстраняется, уходит, исчезает, если чувствует неправду. Измотанный, с приступом язвы, скрываясь от "дружб ненужных", он отлеживается, отмалчивается где-нибудь в опустевшем общежитии, где-нибудь на ВАСХНИЛе, где-нибудь в тихой квартирке на Советской, а те, кто не успел ему налить, обрывают звонки тем, кто протрезвел: "Не знаете, где Шипилов?"

А на Алтае его ждет Михаил Евдокимов - это его Коля растормошил, привез в Москву за славой. Сегодня московские издательства заказали Шипилову книги о его земляках Евдокимове и Заволокине. И пора в Москву, полную бесполезной толкотни, и уж потом - домой.

В Москву он всегда возвращается на поезде, взяв билет на 37-е место, в полукупе, чтобы остаться в гулкой ненавязчивой тишине и уложить в себе хаос произошедшего. В дороге он предощущает работу - момент полного ухода в тишину у окна просторного дома в Белоруссии, и двухлетний сын Федор будет тихонько заглядывать ему под локоть.

Томясь по работе, Коля скажет:

- Работа - мое единственное счастье труженика. Работа - чарующий, колдующий процесс. Очаровываюсь не работой, а процессом. Становится не важно, какой год на дворе. Работа - не отдых, а убежище. Я создаю свой мир, в котором мне хорошо - и всем хорошо.

"Я тебя искал, Он меня искал┘"

А песни пишутся сами. Коля их не планирует, не вымучивает и не приурочивает к вдохновению. Не относится он к ним как к свидетельству своего Дара. Песни прилетают сами, опускаются сверху и ждут, пока их запишут. В них столько боли... И столько счастья... "Я жил в раю, а думал, что в аду"... Поднимаю глаза, чтобы спрятать слезы и чтобы они укатились обратно - и вижу, что на потолке маленькой квартирки, куда опять занесла Колю дружба, комары расположились как звезды Большой Медведицы.

Мы видели эту Медведицу на небе Алтая: не спалось ни бардам, ни гитарам, ни кострам. А потом мчались в машине по алтайским степям: пригоршни люцерны да куриной слепоты вспыхивали в мареве трав. Коля что-то бормотал о кувшинках, когда мелькнуло с золотистым отблеском болотце и тут же пропало, оттесненное могучей зеленью. А утром я застала Колю с сигаретой "Донской табак", пока еще третьей из двух суточных пачек, за гитарой, за листами бумаги, где не писались ноты, но теснился бисер букв, перечеркивались строки и уступали место другим:

Я иду, как флагман флота,
Через степи и болота,
И мое тройное фото
Отражается в воде
То камчатки, то Чукотки,
То в стакане горькой водки,
То на дне дырявой лодки,
На невидимой звезде.
Там, за лунными серпами,
Да за желтыми снопами
Остается моя память -
Знаю, с кем, не помню, где.
Но запомнил отчего-то
Эти степи да болота
И кувшинки, как пушинки,
Желтой пеной на воде...