Сколько помню Николая Шипилова, всегда у него на манер крыла жила за спиной шестиструнная гитара - верная спутница жизни и боевая серафим-подруга...

    С того самого дня, когда в 83-м вышли его первые рассказы, сразу же принесшие ему широкую известность и премию журнала «Литературная учеба» как самому яркому дебютанту года, он многое успел сделать: и в литературе, и в любви, и в кино, и как автор замечательных песен, с которыми он, легкий на подъем, объездил почти всю страну. Но только нет в ней такого места, которое тянуло бы его назад с такой силой, как эта небогатая, суровая и нежная часть земли с запахом подвядшего сена, с тополевыми улочками и палисадниками, где когда-то впервые шевельнулось его сердце от материнских песен и куда он теперь шаг за шагом возвращается, держа на плечах коромысло добра и зла и осторожно обходя полевые цветы...

    Колина мама, тетя Тася, пела даже по ночам, а жили они после приезда из Южно-Сахалинска большой вольнолюбивой семьей в комнатушке в Карьере Мочище на тихой черемуховой улочке имени композитора Аренского, автора опер, романсов, учебников по гармонии и анализу музыкальных произведений. Музыкальные произведения в Мочище в основном состояли из череды взрывов в разъятой оркестровой яме карьера, где добывали и дробили бутовый камень для строительных нужд, а затем вывозили вагонетками на конной тяге. Лошадушки тут же и паслись недалеко на лугах, и на отдыхе служили в бесплатной кавалерии у местных огольцов типа Шипилова. Вдоволь накатавшись и спешившись, они с риском получить заряд соли в седалища частенько тренировали бойцов ВОХРа, оберегавших аммоналовые склады с примыкавшими к ним самыми сладкими в мире зарослями черемухи.

    Вот с этого-то карьера и началась Колина карьера, самостоятельно, без помощи профессора Аренского, быстро освоившего гармонию, баян, семиструнку, кларнет, блиставшего в местной художественной самодеятельности и целыми связками поедавшего запойным чтением произведения из вагончика с книгами при карьерном заводе ЖБИ. К слову сказать, тектоническая основа Мочища, постоянно сотрясаемая и возбуждаемая взрывами, словно разбудила здесь какие-то неведомые дремавшие творческие силы природы и породила массу необычайно талантливых людей, целый взрыв личностей: профессоров, музыкантов, предпринимателей, контрразведчиков, спортсменов, Героев Союза и России, Колиных земляков и ровесников.

    А первая публикация состоялась в 1963 году в газете «Молодость Сибири», где были такие слова: «Зарыл я в тени под сараем игрушечный свой пистолет...» Много-много лет спустя, уже после Белого дома и псовой травли критиков, из тех, кто считает, что маловато еще паскудства в нашей литературе, он выдохнет:

    Но впереди еще была живая и стремительная юность, с большими и прекрасными дружбами, когда никто не отказывал себе в удовольствии рекомендоваться грузчиками, дворниками, сторожами, и стихов было не больше, чем любви, очень строгой, веселой и взыскательной. Зато было много планов, проектов, идей, включая и самые несбыточные.

    Все отчаянно экспериментировали со словом, полагая, что Бог дал Слово бесплатно и можно делать с ним что угодно. Но только теперь стало очевидно, что у Бога все настоящие поэты на учете и, стало быть, нельзя писать хуже, чем ты можешь... Эта живая ячейка товарищества, этот молодой новосибирский литературный кооператив зарождался на любви и бедности, ибо того и другого в те времена было с избытком. Мы много писали, но никогда не говорили друг другу: «Я - поэт», поскольку сказать так было так же стыдно, как «Я - красавец». Может, поэтому никто особенно и не стремился печататься, а совсем не потому, что «дышала ночь восторгом Самиздата», и совсем не потому, что стихи не подходили по резьбе к журналам и издательствам...

    Словом, к этому времени на ЛИТО Ильи Фонякова народ подобрался боевой, и нельзя было не устрашиться, когда в зал врывалась со своими свирепыми рассказами и продувными стихами про Гольфстрим отроковица Нина Садур в школьном ученическом фартуке, который на манер смирительной рубашки из последних сил сдерживал напор ее холмов и возвышенностей. Или когда суровый литовский староста и предводитель Валерий Малышев, благословенный к тому времени самим Арсением Тарковским, собрав всю братию, бесстрашно вел нас после очередного заседания в «Эврику» или в ресторацию, не имея в кармане ни одного пенса, и, задавив на манер Панурга швейцара казуистикой - софизмами и членским билетом бригадмильца, протаскивал всю голытьбу к вожделенным столам, где сидели центровые друзья и знакомцы, снисходительно относившиеся к поэзии.

    Из этого фоняковского роддома, из этой зоны вышел великий демисезонный поэт Иван Овчинников - всеобщий уличный учитель и основоположник, и Евгений Лазарчук, пришедший из барабинских степей со своими потрясающими, тяжелыми, как мед, стихами, и Володя Ярцев из Алтайского Беловодья, где над деревней одновременно полыхают десять гроз, и Миша Степаненко - наш самый любимый монах и товарищ из ельцовского Гарлема, и председатель анапеста Анатолий Соколов, и Петр Степанов, Жанна Зырянова, Юрий Усачев, Володя Землянов, Володя Аникеев, Володя Нарбут, Саша Плитченко, Геннадий Карпунин, Володя Скрябин, Виктор Сайдаков, Александр Тарараев, Мария и Валерий Халины, Сергей Алексеев, Евгений Мельников, Александр Школдин, Евгений Иорданский, Юля Пивоварова...

    Здесь блистали ставший впоследствии кумиром московского художественного авангарда Маковский и всемирно известная теперь Нина Садур, здесь брал уроки мастерства автор невероятной парадоксальной прозы и драматургии Евгений Харитонов, заставивший уважать себя всю культурную Москву, отсюда вышел один из ведущих русских прозаиков и поэтов Николай Шипилов, которого критики называют лучшим рассказчиком России.

    Он стал первым лауреатом престижнейшей Шукшинской премии, литературной премии «Традиция», Государственной премии России в области литературы, призером множества фестивалей и конкурсов авторской песни, в историю которой его имя вписано золотыми буквами. Романс «Никого не пощадила эта осень» («После бала») стал одним из лучших образов современной лирики и в исполнении Дмитрия Маликова удостоен высших наград Всероссийского конкурса песни. Его щемящая фронтовая «Пехота» для многих остается светлым песенным обелиском русским пехотинцам.

    Да он и сам по натуре своей пехотинец, обошедший с неразлучной шестизарядной гитарой множество городов и сел России. Его песни звучали в крупных концертных залах и библиотеках, в деревенских клубах и на подмостках тюремных «ДК», под буровыми вышками нефтяников и в зале ЦДЛ, в лесопарках, на палубе наших военных кораблей в Баренцевом море и французских в Гавре.

    Анатолий Долгих, заслуженный тренер Союза, бывший в составе нашей делегации в Англии в 1973 году, до сих пор всплескивает руками, вспоминая, с каким восторгом приняли в лондонском «Бутолз-Клубе» одну из ранних шипиловских песен «Шикотан».

    Тут англичане округлили глаза, и им долго пришлось объяснять, что Шипилов собирается взорвать Шикотан не в пику японским милитаристам, а оттого, что уж больно там тяжелая и маятная жизнь, хотя в переводе с языка айни, живущих на острове, Шикотан означает «лучшая земля».

    Знакомый геофизик рассказывал, что чуть не упал с лошади, когда в одном небольшом городишке на краю бразильской сельвы, куда он приехал по контракту, вдруг услышал Колину запись... Оказалось, что ей умягчила сердца семья эмигрантов из Владивостока, попавшая перед своим отъездом на концерт сеньора Шипилова.

    Лично я знаю одного чудака, нашего, новосибирского разлива, который изготавливает маленькие бюстики Николая Александровича, полагая, что вот-вот они пойдут нарасхват, и он сможет перейти на более монументальные формы, чтобы рассадить и расставить их в тех местах, где Шипилов жил, боролся и трудился.

    Безнадежный романтик: ни одна страна в мире не потянет такой проект. В этом легко убедиться, заглянув в трудовую книжку г-на Шипилова. Гораздо реалистичнее переименовать какой-нибудь проспект, бульвар, консерваторию, музкомедию, главный вокзал, а то и весь город в Новошипиловск: и звучит свежо, и обойдется дешевле, а обком партии, который титанически боролся с поэтом и писателем в годы застоя, отдать ему в личное пользование в знак уважения к человеку, который более 30 лет прожил без жилья, паспорта и прописки:

    Впрочем, теперь, когда Шипилов побывал в космосе (его кассету брали с собой в экспедицию на «Союз»), ему виднее, где его Лучшая Земля: на Шикотане, в Новошипиловске, Мочище или Москве. Лично мне кажется, что нехорошо жить в больших городах. Здесь слишком много страстных людей, много городского тщеславия, которому нет предела. И неслучайно один из Колиных героев в романе «Весы», разуверившийся в столичной московской бездне, так радуется, когда встречает такого же одинокого, как и он, таракана, бредущего по задумчивости по улице, который приводит его в дом, где еще возможно счастье.

    Москва, по словам Коли, всегда манила, как сказочный город, начиная с букваря, со Спасской башни, с курантов - как праздник души, как город русского сердца. Но ехать в Москву - ехать на войну. И мотивы тут могут быть разные. Анатолий Маковский тут высказал предположение, что Николай поехал как мститель за вечно прекрасную полуголодную провинцию - раз. Чтобы раз и навсегда разобраться с поговоркой «В Москву за песнями» - два. В добровольную ссылку - три. Многие желают реализовать свой губернский талант, для других это еще и соблазн, и искушение. Но и это, собственно, не страшно, так как именно в искушениях становится понятно, кто золото, кто серебро, кто железо, а кто сено и солома. Золото и серебро в огне становятся чище, с железа спадает ржавчина, олово плавится, а сено и дрова бесследно исчезают.

    Однажды в радиобеседе с писателем и редактором журнала «Сибирская горница» Михаилом Щукиным Николай сказал, что у него до сих пор стоит перед глазами яростная лавина людей, прорывавшихся к Белому дому, словно толпа эмигрантов, стосковавшихся по своей Родине, которая вся сосредоточилась в малом клочке земли возле здания, в котором тогда размещалась Госдума, и они прорывались к этой малой несдавшейся Родине и готовы были умереть за нее, а многие и в самом деле заплатили за этот порыв, за этот глоток свободы жизнью... «...И в этом, - говорил Николай, - огромная разница между этой и той «войной», когда мы поодиночке завоевывали, штурмовали Москву, кто со скрипкой, кто с мольбертом, а кто, как и я, с гитарой да рассказами. Мы были тоже «эмигрантами», внутренними, но (и это очень важно!) без обиды на Родину. И второе, что стоит перед глазами, лица людей: безмерно усталые, но просветленные. Они, как одно лицо, состоящее из сотен и сотен. Вот баянист с фронтовой «Катюшей», с «Золотой Москвой», девчата забинтованные, казаки, священники, раненые, ребята молодые, еще безусые, добровольцы из разных городов...»

    Этот шипиловский реквием, в котором «Петров, Попов и мальчишка чернобровый... с голыми руками идут на свинцовый интерес», словно перекликается с другой знаменитой песней Николая «Иван, Сергей да Николай»:

    У него вообще много светлых образов: и в стихах, и в романах, и в романсах, и в песнях, они как бы передают эстафету друг другу, объединяются на благое, создавая огромную вольнолюбивую зону, знаменитую шипиловскую «территорию»: «Это наша территория, а далее - врага...». Может, поэтому он и был у Белого дома. Как гражданин, как художник, как мужчина. Это поступок. Красоту надо не только беречь, но и защищать. Вообще же, красота - это Отечество, с людьми, с лесом, с полем, с Богом. И какое это счастье жить именно здесь, на этой милой земле, а не в Нью-Йорке или в Ганновере, и если сердце упадет в печаль, мы на этой материнской земле всегда найдем место, чтобы постоять в зарослях шипиловской черемухи, чувствуя, как ветер гонит теплые пьянящие волны воздуха, от которого все существо готово смеяться и страдать...