> http://www.zavtra.ru/cgi/veil/data/denlit/029/22.html
Author: Лариса Баранова-Гонченко
Title: ПОЭЗИЯ КАК СТРАТЕГИЯ, ИЛИ КЛЮЧИ ОТ СОВЬЯ
No: 11(29)
Date: 9-11-99

     
     Нет, никогда и никого больше не обманет история в России. Потому что теперь парит над историей целая зоркая эскадрилья первых русских поэтов – “войска небесной обороны”, по меткому выражению Виктора Верстакова.
     “Нам опять уходить в наше русское море/ из неправой страны, что Отчизной была./ Нам опять поднимать в одиноком просторе/ на грот-стеньгах несдавшиеся вымпела./ Нам опять вспоминать скалы русского Крыма,/ Севастопольский рейд и Малахов курган./ Нам опять объяснять то, что необъяснимо,/ и сквозь слезы глядеть в Мировой океан./ Вот когда мы поймем наших прадедов горе./ Спорить с Волею Божьей и мы не могли./ Раз в три четверти века по Русскому морю/ из России уходят ее корабли” (Виктор Верстаков – Москва).
     До запятой выверено здесь историческое время, до корабля и подводной лодки точно зафиксирована боль оборонной потери.
     А Светлана Сырнева из Вятки так и вовсе называет свое высокое ремесло – “русская народная разведка” (патент, правда, принадлежит Юрию Лощицу).
     Судите сами, Сырнева предлагает настоящую национальную партизанскую стратегию и тактику для обороны своего (нашего!) села Совье (внимание Генеральному штабу!): “И когда за богатством своим/ из далеких нацелятся стран/ – заградись буреломом глухим,/ напусти над низиной туман!/ Ухни филином, леших буди/ – пень-колоду под ноги кидать/ в ненасытную топь заведи,/ обвали перепревшую гать!/ То-то любо мне будет взглянуть,/ как непрочный проломится лед,/ как болотная меря и чудь/ стаю стрел на пришельца пошлет./ Знамо, лучше вернуться ему/ на избитые тропы Земли,/ а не ждать в налетевшем дыму,/ чтоб от Совья ключи принесли./ Да спасется моя сторона,/ за заливом оврагов и рек!/ Ведь родная природа дана/ на подмогу тебе, человек./ Ибо та подкатила черта,/ где законов уже не пиши./ И заступится лишь простота/ за величие русской души”.
     Ну и слава Богу! Дожили мы до этого светлого часа, когда если уж не армия, то по крайней мере, русская поэтесса “не признает наглой воли того, пред кем дрожали вы”.
     Грустная, но предельно достоверная полевая карта – в поэтическом планшете Николая Шипилова: “Наша стая не враз поредела,/ кто подбит, кто в тоске изнемог./ Мы взлетели, нам плевое дело,/ а Россия ушла из под ног.../ До Урала уйдем, до Алтая/ из России гонимые вон!/ Золотая моя, золотая,/ потерпи – ничего... ничего...”
     А роковой 93-й год! Как оболган и фальсифицирован он новой официальной российской историей. Да только, что проку лгать – когда уже написаны “Прощайте, дворяне” Шипилова – “Евгений Онегин” конца века? “Борис Годунов”?.. Может быть.
     Особенно знаковым, символическим показался мне тот факт, что первые написанные в прозе труды А.С.Пушкина назывались: “Примечание на литье артиллерийских орудий” и “Краткие исторические известия об артиллерии” и были описанием и наставлением по артиллерийскому делу в России. Изыскания на эту тему были опубликованы совсем недавно – к 200-летию Пушкина.
     Вот несколько фрагментов из этих работ, столь разносторонних по возможностям научного и поэтического взгляда молодого Пушкина: “Были произведены опыты над несколькими пушками, в разное время и различным образом отлитыми, и после 2000 выстрелов, сделанных из каждого орудия, при 27 опытах, стреляя при различных состояниях погоды по 150 раз из каждого в два приема и с такой скоростью, как обыкновенно сие случается в решительных сражениях, то есть чрез 1,2 и 3 минуты...” и далее: “Я видел в 1814 году, как маневрировала и сражалась русская армия в действиях против неприятеля, и я исполнен удивления высокими достоинствами сего рода службы, превосходству механического ее вооружения, легкости, скорости и точности движений, храбрости офицеров и солдат, редкой дисциплины и правильности во внутренней службе. Творец столь превосходных заведений (русский народ) заслуживает памятник и признание Отечества” (А.С. Пушкин).
     “Ай да Пушкин!” Ай да русская поэзия! Да и только ли поэзия она?
     Поэзия конца столетия снова как будто возвращается к простодушным декларациям. Но каким!
     “Я не хочу жить на острове Крым./ Не отнимайте Россию у Крыма./ Первым, вторым – может быть только Рим,/ Русь же – едина и неповторима./ Кто говорит, Украина не Русь,/ тот, видно, собственной спеси спесивей./ Нет, никого я судить не берусь,/ просто я жить не хочу без России./ Белой, Великой и Малой Руси/ не разделить, как единого тела./ Всяк из разумных, кого не спроси,/ вряд ли желает того передела.../ Флаги и деньги, слова и гербы/ – праздные игры политиков сытых.../ Нам ли бояться единой судьбы?/ Нам ли желать видеть братьев убитых?...” И далее: “Наших дней хмельную брагу/ пью и долю не виню./ Я Андреевскому флагу/ никогда не изменю” (Василий Кравченко – Севастополь – Североморск).
     В сущности, такого рода декларации стоят целого державного гимна, то есть они по существу и составляют новый, еще не сложенный Гимн России, входят как словесная сабля, в его державно-музыкальные ножны.
     При подведении итогов века и своей судьбы в нем, проливается свет отношения к самому главному. Любовный свет. Свет несмиренной, воинственной, но всепринимающей и всепрощающей любви.
     Закономерно, что тот, кто только преступает порог Поэзии и Смуты, полон тревоги, талантливо скроенной лирической гордыни: “Но кто поймет души благой порыв,/ кто удаль молодецкую оценит?/ Наступит день, я расскажу со сцены,/ как жил, себя презреньем окружив./ Что проку, если встану я сейчас,/ я, ничего не значащий для вас,/ ни на кого на свете не похожий?/ Не нужно надо мною хлопотать./ Удел поэта – думать и мечтать./ Закройте дверь! Мне дует из прихожей...” (Константин Паскаль – Рязань).
     Те же, кто “жил и чувствовал”, кто потерял бренное и обрел вечное, кого качала Смута в своей штормовой колыбели, отбивая печенки, тот говорит лихо, светло и отчаянно весело: “Ничего, что меня не любила!/ Ты всегда не любила своих./ И легко сыновей хоронила,/ и рожала легко от чужих./ Все равно я люблю твое пламя,/ что горит по ветвям широко./ Все едино – Россия за нами,/ пусть прогоркло в губах молоко!../ Я останусь, не слишком смиренный,/ скоморохом любви и греха./ Ах отец мой, Василий Блаженный,/ растяни на гармошке меха!/ Ничего, что меня не признала/ на широком асфальте родня,/ что жестоко в Москве обсчитала/ на курантах кукушка меня./ Были цели у нас молодые –/ подобрался не тот экипаж./ Три аршина мне вырой в России/ на сосновых иголках, мураш!” (Михаил Шелехов – Минск – Беларусь).
     А “тайные утраты” Виктора Лапшина (г. Галич Костромской области) станут явью не только русского сердца, но и честной русской истории, каким бы отражением внезапного индивидуального поэтического сознания они ни показались неискушенному читателю. Сии картины будут “посильнее” пожара Москвы: “Тебе привет столица мрака, –/ дар преданной тобой любви!/ К себе меня ты не зови:/ давно уж мы живем инако –/ мы на слезах, ты на крови./ Живем – как смеем и умеем:/ свобода – гибель, счастье – вздор! / Ты срам России и позор,/ и грош цена твоим затеям./ Спрошу ль, куда меня несет?/ Гораздо мне важней откуда!/ Уж если Бог меня спасет,/ спасет он от тебя, Иуда”.
     Мы долго, кажется всегда, знали русскую поэзию как созерцание, как предощущение, как предвидение и пророчество. Как буревестника и “пресволочнейшую штуковину”. Но вот выражением стратегии она становится только сегодня. В России. Накануне третьего тысячелетия. И поскольку, как говорит Светлана Сырнева, “та подкатила черта, где законов уже не пиши”, нам остается уповать только на Благодать (выбирая между Законом и Благодатью):
     “Теплится лампада, свет свечи веселый,/ старый инок шепчет, голову клоня:/ – Милостивый Боже, я познал глаголы:/ “Симоне Ионин, любиши ли Мя?”.../Тихо шепчет старец, не подымет взора./ Волны, воды снова надо мной шумят./ – дай мне покаянье, Рекший без укора:/ “Симоне Ионин, любиши ли Мя?”.../ Плачет старый инок: – О, моя Отрадо!/ Мати пресвятая, я Тебе молю./ Дай сказать от сердца/ с тем, кто трижды падал: / “Господи, Ти веси, Яко Тя люблю”. (Иеромонах Роман. Скит Ветрово – Псковская область).
     В чем же стратегия: в сдаче русского Крыма? В отступлении до Урала и до Алтая? В обороне крепости по имени Совье и в смиренной молитве? Да, и в этом тоже, ибо “не будь на то Господня воля – не отдали б Москвы”.
     Есть и сегодняшний аргумент у Иеромонаха Романа: “Ты говоришь, скривив лицо в страданьи,/ что мир погиб в неправде и во зле./ Но если уж Христа, Христа продали,/ то что не продается на Земле?../ И пусть толпою лжепророки бродят,/ в погонах или рясах – все равно./ На дне соединенье происходит,/ но горе вам, спешащие на дно”.
     Так в чем же стратегия? А вот в чем: обрести Благодать через воинственное сопротивление унынию как врагу и врагу как унынию. Этим полна живая, умная (и в пушкинском значении “глуповатая”), бессмертная русская поэзия конца века, ежечасно готовящаяся к Подвигу.