написано: 15 май 2004 г. | опубликовано: 16.05.2004

Валерий ПРОКОШИН рубрика "Встречи"

В МОСКВУ С ПЕСНЯМИ

С Булатом Окуджавой нас познакомила поэтесса Валентина Невинная, с которым она сдружилась еще в те времена, когда Булат Шалвович учительствовал в одной из калужских школ. Шел 1986 год. Мы с бардом Николаем Миловым к тому времени написали около двух десятков песен. Половину из них местный отдел культуры одобрил к выступлению, что давало нам возможность выступать с поэтическо-музыкальной программой в сельских клубах. Но была еще неофициальная программа, которую мы возили в основном в Москву. Выступали на каких-то квартирах, в каких-то общежитиях…

Несколько раз нам даже платили деньги.   В жаркий полдень июля небесная тишь Наполняет проемы колодцев. Неприкаянным ангелом, друг мой, летишь За расколотым солнцем.      - Мальчики, вам пора выходить в свет. Если хотите пробиться со своими песнями, езжайте в Москву к Булату, - сказала однажды Валентина Александровна. – Я договорилась о встрече, может быть, он поможет.    И мы – два провинциальных паренька отправились в столицу со своими песнями. Был ранний март. Пока мы шли от станции метро, сверху падал мокрый противный снег. Дверь открыл сам хозяин, и сразу пригласил в кабинет. Окуджава был в домашних тапочках. Я расшнуровывал ботинки и не мог оторвать взгляд от этих тапочек. А что вы хотели: глухая провинция. «Не надо смотреть вниз» - уговаривал я себя в прихожей, в кабинете, и уговариваю почти 20 лет спустя.    В глубине полутемного коридора мелькнула светловолосая женщина. Перед отъездом Невинная предупредила нас, чтоб не задавали никаких вопросов о жене. Кажется, у них были тогда натянутые отношения, вроде бы даже Окуджава собирался уйти к другой, более молодой женщине.    Николай, воспользовавшись редким случаем, собирался устроить небольшой концерт. Он репетировал не только дома, но и в электричке. Однако духу у него хватило на две с половиной песни:   Мне так привычны людей имена, Речь на земле прорастает, как травы, Ветер разносит слова-семена.   Детский язык изменив суеверно,  Мы пред детьми только азбукой правы, А в остальном виноваты, наверно. Ветер разносит слова-семена…        А дальше у него перехватило горло и он не смог выдавить из себя ни слова. Тем не менее Булат Шалвович заинтересовался песнями, попросил привезти кассету. Я вообще не решился читать, просто оставил листочки со стихами. Уже дней через десять из Москвы пришел коротенький ответ. Б. Окуджава, похвалив: «… одаренный, с поэтическим взглядом…», мягко критиковал оставленные тексты. Но самое приятное тогда было, что он предлагал снова встретиться и поговорить о стихах более подробно.    Несколько раз в комнату заходила жена, Булат Шалвович сразу замолкал и хмуро смотрел в пол. А потом вновь рассказывал о своем прошлом: как пробивался с песнями на сцену, как его освистывали и захлопывали, как ему запрещали выступать, а он продолжал ходить петь по московским квартирам, как приходилось выступать в залах, где зрители сидели за столиками, гремя бокалами и вилками… Однажды Б. Окуджаву пригласили в жюри, где среди прочих молодых бардов выступала Вероника Долина. Странно, но никто из коллег, кроме него, тогда не обратил на нее внимания.    - Я понял одно, что зрителя надо к себе приучать.    Через два часа, перед самым уходом, Булат Шалвович похлопал ладонью по довольно толстой ксерокопированной стопке бумаги и спросил:    - Иосифа Бродского читали что-нибудь?    Читали? Господи, да мы даже никогда не слышали такого имени. Не смотря на то, что мне иногда удавалось расслышать сквозь советские глушилки песни Галича, прозу Довлатова, стихи Чичибабина… Мы одновременно замотали головами.    - Зря он отсюда уехал, - вздохнул Окуджава и добавил, - Советую, очень талантливый поэт.    Почему-то так сложилось, что Н. Милов так своих песен в Москву и не отослал. Правда, несколько лет назад ему все-таки удалось записать два авторских диска. Да и мне удавалось иногда сталкиваться с Булатом Шалвовичем лишь на московских концертах, где не то что пообщаться, а и словом перекинутся некогда.       Года через полтора после той встречи вдруг приснился сон, будто мы с Николаем Миловым опять приехали к Окуджаве с новыми песнями. Сидим втроем в большой комнате и как-то странно молчим.    - Понимаете, у меня в последнее время людей так много, - словно оправдываясь, пожаловался Булат Шалвович. – Мне трудно говорить, а петь еще труднее.    Во сне Окуджава был непохож на себя: совсем седой, ростиком меньше и полноватый. Чуть-чуть даже неприятный на вид.    - Тогда пойдемте покурим, - предложил Милов.    Они встают и быстро уходят. Я плетусь за ними следом, иду по каким-то длинным коридорам, захожу в полутемные комнаты, и никак не могу их отыскать. Долго курю в полном одиночестве.    Той же поздней осенью написались строчки, посвященные Булату Окуджаве.   Когда минует пятьдесят – Пора свободы. Но слишком яблочно висят У входа годы. И все не падают никак, Закрыты рынки и базары. Булат запрягся, как бурлак, В ярмо гитары.   И сколько обменялось лет, И сколько выкурено, вроде, Таких горчайших сигарет – За вздох свободы: Уйти из дома на Арбат, Быть просто бардом Арбатным. Но обратно, брат, Нельзя Арбатом.       На снимке: Б. Окуджава и В. Невинная на Пушкинском празднике в бывшем имении Гончаровых «Полотняный Завод». 1984 г. Фото из архива автора, публикуется впервые.