МИХАИЛ АЙЗЕНБЕРГ

Машинописный зубовный скрежет
твой и сейчас в ушах.
Если отмерят меня, отрежут,
если и скорешат
с кем-то на какое-то время
в новые времена,
знаю, что первый свой верхний гребень
пережила волна.

Там ли я не воскресну, или
тут не совсем умру,
но никогда уже всех, кто были,
вместе не соберу.

И никогда не замкнется полный
круг за одним столом.
Мне от тебя скрип зубовный
через месяц письмом.

Не боюсь признаться в червоточине

Как мужик, застрявший на обочине,
поневоле тащится вперед —
старостью раскрашен под индейца,
осторожной поступью надеется,
иноходью греется — живет

Так и я, несвежих полотенец,
кучки пепла автор и владелец,
не спешу проветриться. Увы!
И надеюсь, что еще не скоро
шапками последнего разбора
закидают выше головы

Вся земля уже с наклейками.
Смотрит тысячью голов,
как выходит за уклейками
одинокий рыболов.

Вслед за ним летит как тетерев
беспокойный разговор.
Смотрят дети и свидетели
сквозь прореженный забор.

Пес шатается без привязи.
А попробуй перелезть —
из земли солдатик вылезет
и за всех ответит: есть!

То некрашеный, то синенький.
То забор, то василек.
В маскировочном осиннике
снайпер, видимо, залег.

Долог путь. Земля с наколками
да с сосновыми иголками,
и скучней половика —
если б не было стрелка.

Это откуда? оттуда, вестимо.
Это на фото привет от кого-то.
Это оттуда, из города Рима
выкройки чуда —
скатерти неба, чужая столица
где-то внизу

Можно и за морем жить как синица, —
спать на весу,
пени платить своему долголетью
с каждого дня,

розовой медью
розовой медью
в небе звеня

Человек хитро устроен:
он бывает по труду
то лирическим героем,
то ковбоем на ходу.

Кровью теплой и холодной
он наполнен, но вполне
тает в жизни земноводной
черепахою на дне.
Он сидит, себя латает.

Мысль полночная слетает,
улетает воробьем.

Мы сидим и водку пьем.

Кто расходится под вечер,
кто гуляет в отпуску,
кто свою, безумный, лечит
семинарами тоску,

а подобное подобным
лечит. Вечер в забытьи.

Кто кого за плечи обнял? —
Всё своё, и все свои.

Посреди высотных башен
вид гуляющего страшен.
Что он ищет день-деньской
в этой каше, в этой чаше,
в этой чаще городской?

Он идет, а в теле свищет,
разбегаясь по низам,
настоящее винище,
злой особенный бальзам.

Тело засухой недужит,
Лезет ижица в глаза
Сон закладывает уши —
тише, глуше, ни аза.
И атласный сходит зной.

Снится мне, что я связной

Я связной, а жизнь бессвязна.
И, с душою взапуски,
та отстала, та увязла,
кто куда, а все близки.

Живу, живу, а все не впрок.
Как будто время начертило
в себе обратный кувырок.
И только пыльная щетина
покрыла дни.
Проводим год,
и время станет бородато,
как надоевший анекдот,
застрявший в памяти когда-то.

И два кочевника, два брата
ползут навстречу — кто скорей:
упрямый чукча и еврей.

Тот Ахиллес, а тот Улисс.
Один Илья, другой Микула.
Еврей и чукча обнялись.
Над ними молния сверкнула.

Нас пугают, а нам не страшно
Нас ругают, а нам не важно
Колют, а нам не больно
Гонят, а нам привольно
Что это мы за люди?
Что ж мы за перепелки?
Нам бы кричать и падать
Нам бы зубами щелкать
И в пустоте ползучей
рыться на всякий случай

Как бушлатников, темных лицом,
провожают в пехоту:
распрощался — и дело с концом.

И опять, по второму заходу,
начинается — только держись —
заиграет, спохватится

Или снова, о господи, жизнь
как жестянка покатится —

Только битый кирпич да песок,
да трава — шерсть верблюжья

Только детский дворовый каток,
а на нем полукружья
и широкая вязь
от ножей и снегурок

За углом хоронясь,
зажигаю окурок

Ты прости, что не смог
отойти от Покровки-Солянки,
что последней московской шарманке
я до смерти попал на зубок

Этот выпавший койко-день
с головой в одеяле,
с расходившимися тенями:
зайцы-пальцы и волки-кукиши —

тень замахивается на тень.
Там своя война начинается.
Много зайцев убиты сразу,
и волкам не хватает рук.

Где ж тебя спрятать, любимый друг?
Как тебя уберечь от сглазу?

На скрещении сквозняков
нет, не рай. Но отдых, как сон недолгий.
Переждать, пригреться на несколько пар деньков.

Сколько духов уместится на острие иголки?

Рай-раек. Или заячий рай-беляк.
Братцы кролики и милые их сестрицы.

Пожалейте нас кто-нибудь в снежных пустых полях.

Гражданин вселенной.
Гражданин Бутырок.
Обликом притырок.

Разговор отменный.
От него осталась
черная усталость.

За такую силу
утаенных строчек —
пропуск одиночек.

Узелок событий.
Смелая развязка.
Больше не зовите.

Дальше невозможно.
Больше нет, не надо.
Ничего не будет.

Только заморочит.

Оглянуться тошно:
койка да палата.
А чужих не судят.

И живет как хочет —
новизна бесплатна,
радость необъятна —

на себя надеясь,
про себя готовясь.

Расставаясь то есть.