Петр Степанов

Ввиду антисанитарных условий жизни в современных больших городах постоянное пребывание к них оказывается совершенно немыслимым, и горожане вынуждены хотя бы на время покидать город и хоть ненадолго поселяться в местах, где можно отдохнуть от городской сутолоки. Можно уехать в паралитературу, в видеосалоны, в у-шу, в карате, в бутылку, а можно надеть на голову полиэтиленовый пакет, предварительно набрызгав туда хлорофосу. Как говорится, кому что нравится. Но можно уйти и в Поэзию, значит, самому писать стихи.

Во время хрущевской оттепели в городе Новосибирске, помимо океана дешевых вин, набралась (незаметная для посторонней публики) настоящая эйфория от политической свободы и творчества. Конечно, свобода имела кое-какие ограничения, но сам дух ее пропитывал весь тогда официально запрещенный божественный эфир. Только поэтому отдельные молодые люди по-современному «тусовались» вокруг своей несравненной и единственной богини Поэзии. В Новосибирске враз вспыхнуло около десятка ЛИТО — литературных объединений. Корявой прозой брезгливо пренебрегали, все писали только сильные стихи. Душа требовала, вот так.

Какие были ограничения? Ерунда. Например, преподаватель русского языка и литературы в какой-нибудь железнодорожной школе или училище (например, культпросвет) строго-настрого внушал будущему Пушкину, Маяковскому или Есенину: «Пиши только о природе или еще лучше все твои стихотворения должны быть про Ленина». И молодые люди писали про все. Ходили на свои лито, требовали (теперь униженно просят), чтобы их печатали, посылали в командировку в Москву, награждали громкими и хвалебными рецензиями и еще они мечтали. Мечтали, чтобы потом им устанавливали бронзовые памятники, а пока чтобы было переименование улиц, площадей и районов. Например, сад имени Овчинникова, улица Маковского, площадь Денисенко, бульвар Жанны Зыряновой, район Степаненковский, театр имени Шипилова. Кому запрещено мечтать при такой атмосфере? Правда, иногда раздавался из редакции звонок на дом какому-нибудь почти крупному поэту: «Скажи, вот у тебя в стихотворении цветок плывет по ручью, но не сказано, в какую сторону. На Запад плывет цветок или на Восток?» Поэт морщил лоб и просил подождать с ответом, нужно полистать газеты и вчитаться в их передовицы. А так как он никогда не угадывал, то его не печатали, говорили: нужно подработать. Кое-кто стал подрабатывать на выгрузке цемента или в колхозах на шабашках.

Центральным, главным, самым творческим лито было фоняковское, остальные были шелупонь, кодляк для безграмотных, узколобых и недоразвитых. Так же считали все другие лито и, говорят, считали справедливо. Главным и единственным лито руководил сам Илья Олегович Фоняков — поэт из самого Ленинграда. Лито Фонякова — это настоящая ультрасовременная поэзия и другого такого не может быть вообще. Вот неполный список отъявленных, но значительных фоняковцев:

1. Блестящая Нина Грехова, которую студенты НЭТИ выносили на руках после каждого ее поэтического авторского вечера. Ныне член Союза писателей, бессменный руководитель лито при «Молодости Сибири». Идол начинающих смелых поэтов.

2. Утонченная, с глубоким надрывом Жанна 3ырянова, автор книги «Граница снегов». Новосибирская, нет, пожалуй, всесибирская Белла Ахмадулина. Единственная женщина «Гнезда поэтов».

3. Геннадий Федорович Карпунин, главный редактор журнала «Сибирские огни».

4. Александр Иванович Плитченко, член редакционной коллегии журнала «Сибирские огни», главный редактор Сибирского отделения издательства «Детская литература», а по совместительству и Новосибирского книжного издательства. Большой поэт и переводчик алтайского эпоса. Отец-основатель «Памяти», масон.

5. Николай Шипилов — известный в московской стороне прозаик и популярный бард. Ротный запевала и центрфорвард нашей команды.

6. Нина Садур но прозвищу Колесо. Ныне всесоюзно известный и всемирно прославленный драматург. Ее пьеса «Панночка» получила международную премию на фестивале в Италии как лучшая пьеса 1988 года. Живет, разумеется, в Москве.

7. Петр Кошель — московский поэт, зять члена Политбюро т. Слюнькова — тоже достижение. Вопрос о месте жительства бестактен.

Список прославленных имен фоняковцев можно продолжать и продолжать. Но я на этом остановлюсь, чтобы у читателя не возникло чувства сомнения или больше того, недоверия, и он ненароком не спутал текст Петра Степанова с фантастическими рассказами Н. Гоголя. Нет, я не выдумщик и все, что я написал и напишу, истинная и святая правда.

Прошло совсем незаметно, как один день, четверть века. В стране объявили грандиозную перестройку, стали в приказном порядке внедрять неизвестную ранее гласность и какую-то демократию. Новое строительство самым вышестоящим органом категорически запрещено, необходима перестройка уже построенного, надстроенного или недостроенного. Значит, теперь мы свой, мы новый мир построим, тьфу!, виноват, перестроим. Перестройка коснулась даже литературы, т. е. одна закладка в 5-6 листочков на пишущей машинке стихов теперь не считается серьезным и очень опасным преступлением. Бывшие, но зачем-то постаревшие, фоняковцы призадумались. Да, внешне они изменились, поседели, некоторые на самом дне и даже ниже побывали, полысели, сморщились, некоторые скрючились, но это только внешне. Внутренне они остались такими же восторженными рыцарями и рьяными служителями своей богини Поэзии. Вот что значит преданность и постоянство в любви! Настоящий поэт молод и в 70, и в 90, и в 100 лет. Да продлит Аллах их дни на этой неустроенной земле, да будет им место в раю на том и на этом свете.

На днях на книжном прилавке в Доме книги появился новенький с иголочки сборник стихов под названием «Гнездо поэтов»*. Возле прилавка возможно столпотворение, очередь занимать будут с вечера, на черном рынке сборник будет стоить 25, нет, 100 номиналов. Обычная история с хроническим поэтическим дефицитом. На восемьдесят три процента сборник состоит из фоняковцев. Не бывших фоняковцев, а настоящих и теперь уже вечных. Это Евгений Лазарчук, Николай Шипилов, Анатолий Соколов, Александр Денисенко, Иван Овчинников, Жанна Зырянова, Владимир Ярцев, Михаил Степаненко и Юниль Булатов. Остальные двое, т.е. Евгений Минияров и Мартин Мелодьев — это досадная типографическая опечатка, и поэтому типография приносит глубокое извинение дорогим читателям за неприятный казус.

И вот перед нами эта удивительной судьбы знаменитая Книга с большой буквы. Чтобы ее напечатать и отдать читателю, потребовалось всего три года со дня рождения идеи её создания. Двадцать лет и три года — это, конечно, пустяк. Муки великие в скорбях и лишениях, в собирании и перетряхивании ее, плаче поэтическом, требованиях, уговорах и убеждениях, в обидах и уголовных угрозах, прошли эти, незаметные для любителей поэтического слова, даже не три, а три с половиной годика. Будь проклята эта подпольная борьба без света, которую сегодня называют новым словом — плюрализмой.

Со священным трепетом, понятным только непризнанным поэтам, убежденным крамольным революционерам и тайным советским миллионерам, откроем книгу стихов, как убогий плод тайной любви, грешной и осуждаемой. Урод родился и тайна стала явной. Что же мы открыли?..

Книга воскрешает, запечатленно воскрешает дух нашей юности. Самым удивительным и самым ценным была атмосфера тех собраний и тех лет.

Восседая на своей трибуне, как на троне, Фоняков давал полную свободу всем высказаться по любому вопросу жизни и смерти, прошлого, настоящего и будущего, реального и трансцендентного, экзистенциального и гуманного, спиритического и исторического, реалистического и мистического, материалистического и эмпириокритического, значит, это, как оно, во! — критического. Критикуй, значит, все упаднические буржуазные мракобесные направления в искусстве и литературе и бери за образец наше правильное направление социалистического реализма, если в стране не оттепель, а весна, и нас не собьют с пути извращенцы солженицыны и пастернаки. За этим строго следил и наш новосибирский компас Илья Олегович Фоняков.

Вру, конечно, ни о каких направлениях на лито не говорилось по двум причинам: о Бергсоне, тейардизме, Андре Бретоне, Сартре, Бердяеве, Кьеркьегоре, Прусте, Кафке, Джойсе и т.д. говорить на лито было не принято за их мракобесность и потому, что многие вообще о таких товарищах не слышали. Говорили о Вагинове, Введенском, Кедрине, Есенине (только вышел пятитомник), о Некрасове Николае (о Викторе Некрасове не знали), о Твардовском (газета «Правда» напечатала «Теркин на том свете»), о Евтушенко, Вознесенском, Окуджаве и прочих. Нужно было бы говорить об Александре Сергеевиче Пушкине, но о нем не говорили, проявляли полную самостоятельность и сознание взрослых людей, а не школьников 5-х — 6-х классов.

Грустная получилась бы картина, если бы сейчас дать прослушать фоняковцам хоть одно обсуждение тех далеких лет. Были, конечно, в то время магнитофоны, но все они были катушечные, стационарные, о кассетных магнитофонах только слышали, но некоторые божились, что видели один кассетный магнитофон собственными глазами. А вот притащить большой катушечный магнитофон на лито никто не догадался. Огромный и важный кусок новосибирской творческой литературной жизни навсегда пропал для истории. А может быть, это и к лучшему? Плохо говорили тогда, книжно как-то, даже гаэетно, а некоторые вообще отличались даже косноязычием, больше всего одну букву «э» хорошо знали. Были и такие, что годами вообще ни одной буквы не произносили, например, данный автор, а если и начинали говорить, то только в курилке и о том, сколько у кого денег на «красную» по 1 р. 17 коп., 1 р. 32 коп., 1 р. 37 коп., 1 р. 52 коп. и так далее. Какие это были радостные, замечательные, молодые, восторженные годы! Таких уже ни у кого никогда не будет.

И вот в эту среду безграмотности и косноязычия буквально неожиданно, как снег на голову, врывается юркий, подвижный, стремительный, носатый, т. е. с рубильником, парень, который к тому же пытается держать себя с достоинством, эдак с благородством, не по-нашенскому, где нужно снисходительно, где нужно, с презрением, один прищуренный глаз которого говорит так много и понятно, что почти все лито разинуло рот. Все смотрели на его прищуренный глаз и старались там что-то понять, т. к. что он говорил, никто вообще не понял. Вот он-то и произносил такие загадочные слова как Сорбонна, Андрей Белый (все тогда переписывали Сашу Черного), Марсель, Годо, Беккет, Раушенберг, экзистенциальный, тейардизм, Лысая певица, Сартр, Кафка, Джойс, Пруст, Сальвадор Дали и т. д. Никто ничего не соображал, а «рубильник» сыпал и сыпал словами и остальные только еще больше тупели, хотя делали вид, что что-то понимают, т. к. за многие, многие годы никто ему не крикнул: «Ну, ты, заткнись! Хватит лапшу вешать на уши! Дай другим высказаться. Нечего дрянь расхваливать.» Этого парня звали, конечно, Анатолий Маковский.

Если Фоняков был из Ленинграда и нес нам какую-то европейскую, даже петербурбуржскую культуру, что чувствовалось по его отдельным, очень редким, словам и фразам, которые все же были всем понятны и с благодарностью, даже со щенячьим восторгом воспринимались свободно, то здесь было нечто совсем другое. Маковский был как Миклухо-Маклай среди папуасов. Это было новое явление народу, только не молчаливое, а наоборот, беспрерывно говорящее. Закончивший мехмат МГУ и аспирантуру (если слово мехмат все переводили как механико-математический факультет, то слово аспирант для некоторых означало как академик, только рангом пониже), Маковский мог часами читать наизусть всех поэтов так называемого русского серебряного века. В Москве он когда-то дружил с такими поэтами, как Пригов, Айзенберг, Сабуров, Шлёнов, был вхож в «золотые салоны», знал все музеи и театры и поэтому для лито был просто каким-то уникумом. Нужно заранее сказать, что невключение Маковского в сборник «Гнездо поэтов» составителем Берязевым и редактором Плитченко является предательством, граничащим с уголовным преступлением. Обида, нанесенная Маковскому, теперь не может быть смыта веками. Позор этому баловню Олимпа Берязеву, позор этому мэтру сибирской поэзии г. Плитченко. Вероятно, теперь в Новосибирске будет еще два самоубийства. Поделом. Как я сам отношусь к Маковскому? Вообще-то, вероятно, незаслуженно плохо. Ценю только его Поэмы и еще пять-шесть стихотворений. И полностью отвергаю весь его выпендризм в двух чемоданах. Но Маковский был духовным вождем лито во все годы, и если решили печатать непризнанных фоняковцев, то первым в списке должна была стоять фамилия Маковского, хотя бы из уважения к лито. Литературная перестройка в Новосибирске еще не наступила. Пока что выявлено два врага перестройки. Ату их!

Как относился Илья Олегович к Маковскому? Можно сказать, как дядька к шаловливому воспитаннику. Его отношение ясно из такого примера. Заканчивается обсуждение какого-нибудь поэта, мнящего себя великим, потому что уже был допущен до обсуждения, а там будет подборка в «Сиб. огнях», потом книжка, московское издание, членство в Союзе, поездка за границу, предательство Родины и роскошная жизнь. Назначенные оппоненты уже дали свое отрицательное заключение от зависти, уже выступили еще три-четыре человека, сказав, что все очень плохо, но нужно работать. И вот тогда тянет руку Маковский. Все улыбаются, сейчас будет потеха, будет доказательство гениальности самой плохой строчки, в самом плохом стихотворении. И Маковский приступает работать. Что он говорит, никому, как я сказал, не понятно, но музыка красивых слов звучит как весенний разноцветный фонтан час, два, три и могла бы звучать до утра. Все его слушают разинув рот, и только один Илья Олегович иногда улыбается по-доброму так, снисходительно, и иногда что-то записывает. Гениальность поэта доказана. С заключительным словом встает Фоняков. Он, конечно же, занимает свою центристскую позицию. А потом берет бумажку и. читает: «Вот здесь Маковский произнес: Бальмонта 10 раз, Мандельштама 9 раз, Андрея Белого 8 раз, Хайдеггера 7 раз, Томаса Манна 6 раз, Шиллера 5 раз, Беннета 4 раза, Стриндберга 3 раза, Бомарше 2 раза, а Проханова, Бедного, Петрушевскую, Ибсена, Метерлинка, Гольдони, Лимонова, Зыкину, Сальери, Плеханова, братьев Заволокиных и Синявского только по одному разу. Он не назвал много других фамилий. Но мы будем надеяться, что они будут названы. На этом работу объединения заканчиваем. До свидания.»

Теперь пришло время сказать несколько слов об Иване Овчинникове. Не думайте, что на лито все были такие серенькие и ограниченные. Нет, нашелся из группы человек, который робко, но все же стал спорить с блестящим «отцом русской демократии» Ипполитом Матвеевичем. Это был маленький слабенький воробышек, осторожный такой, ласковый, трусливый, всегда улыбающийся. Но в споре с Маковским он становился если не львом, то по крайней мере гибкой пантерой. Нашла коса на камень. Это был гордо бросивший за полгода до диплома педагогический институт — книжный червяк, изучивший всю мировую литературу — Иван Афанасьевич Овчинников. Слава прекрасному рыцарю, поднявшему перчатку заезжего гастролера Маковского. (Этот рыцарь уже тогда был весь седой, а теперь Иван вообще белый как лунь). Я не был на том заседании лито, когда по-настоящему схватились Маковский с Овчинниковым. Прошло более 20 лет, но об этом поединке до сих пор ходят легенды. Говорят, что тогда граф Маковский десять раз был бледен, заикался и брызгал слюною, когда ныне родной, новосибирский Ванька, принц Овчинников, столько же раз успешно садил его в лужу. И все это на глазах всех будущих Байронов, Шекспиров и Цветаевых. Гордость за посконную землю была неописуемой.

На несколько недель они стали врагами, потом на много лет они стали друзьями, сидели рядом и по очереди поливали друг друга интеллигентными помоями. Красота на лито была зверская, даже болезненная, патологическая, но на примерах этих дуэлей все лито училось казуистике спора, дипломатии или просто искусству полемики. Тогда даже Петька Степанов выучил кроме буквы «э» еще и два слова: «а вот ежели это самое...» Лито после выступлений на манеже Рыжего (Макс) и Белого (седой принц) стало расти как на дрожжах, например, Петька, нет, уже Петр Степанов написал свой первый (не сохранившийся) киносценарий «Большому кораблю большое плавание», где он не смог связать всех героев в кучу и вводил все новых и новых. И фантазии было безгранично, серий на 100. А все почему? Потому что требованиями к поэзии он был просто оглушен, пришлось стать прозаиком.

Опубликовано в новосибирском литературном альманахе «Мангазея», № 1 (1990), с.76-78.

*Гнездо поэтов: [Коллективный] сборник стихов. — Новосибирское книжное издательство, 1989. — 256 с. Сост. В.А.Берязев. Редактор А.И.Плитченко. Петр перечислил всех участников сборника. Помимо Маковского, в сборнике не хватает и автора данной статьи.