( http://www.vz.ru/columns/2006/2/21/23248.html )

Павел Руднев: Николай Коляда, солнце русской драматургии

21.2.2006, 17:00
Текст:

В театральном Екатеринбурге снова неспокойно: культурная власть города не может уже год решить сложную ситуацию с уникальным «Коляда-Театром», всю свою недолгую жизнь пребывающем в страхе выселения.

Театр современной пьесы был обречен на страдания. Когда пришло ему время родиться, вопрос решили быстро, не думая: решили стравить театры, полагая, что один съест другой. «Коляда-Театр» подселили в подвал к Театру поэзии, и конфликт начался буквально с первого же месяца работы – иначе и быть не могло.

За последние полгода было все: суды, оккупация здания, ОМОН, баррикады, ультиматумы и взаимная злоба. Власть, похоже, не вмешивалась, дожидаясь, как оно само пойдет. Сегодня ситуация такова: суд о незаконном «проживании» «Коляда-Театра» в помещении Театра поэзии выигран, а власть говорит Коляде одно и то же: мы не властны изменить решение суда.

«Коляда-Театр», чья известность распространилась за пределы даже России, обосновавшийся здесь, облагородивший здание и интерьеры, сделавший эту точку на карте столицы Урала заметной, должен выехать в десятидневный срок.

Ситуация унизительная и абсурдная от начала до конца. Абсурдная потому, что даже власть расписывается в бессилии что-либо сделать. Унизительная потому, что статус бомжа приобретает человек немолодой и заслуживающий иного отношения. Если и есть что-то в театральной культуре российской провинции глубоко пассионарного и мощного, яркого и блистательного, так это сам Николай Коляда.

Драматург Николай Коляда – человек, делающий дело. Провинциал по идеологии, революционер-хулиган по свойству натуры, он заполняет собою пространства, которые без него никто не заполнит. На его поле у него нет конкуренции. В Екатеринбурге ему принадлежит целая индустрия – «фабрика» по производству пьес. Это единственная в России драматургическая авторская школа, вполне себе настоящий «Коляда-Театр», переманивший едва ли не лучших уральских актеров, знаменитая на всю страну драматургическая премия «Евразия». Плюс ко всему он возглавляет толстый «серьезный» журнал «Урал». Если, не дай бог, все это развалится, то развалится вместе с Колядой. Собирать будет некому.

Это не человек, а литературное агентство. Лидер с целым выводком, человек, живущий не для себя, отказавшийся от самососредоточения. Сказывается и коренное русское радушие, и сентиментальность театрального человека из провинции, выбившегося в разряд самых востребованных отечественных драматургов, и «отеческая» ответственность.

Коляда продолжается в своих учениках и в том, что он делает. Есть ученые, и они хорошие, а есть другое хорошее слово: «организатор науки». Вот Коляда такой: драматург и организатор драматургии. Без таких подвижников ей давно бы пришла смерть. Особенно в нынешней раздробленной России.

Николая Коляду не хочется называть интеллигентом. Он лишен фальшивой мученической рефлексии, вроде вопросов «что оставишь на земле» и «чем люди живы». Плачет только от мировой несправедливости, но не от безделья. В Коляде отсутствуют пуританство и пуризм, «народность на расстоянии» и эстетство, обломовщина и барственность – все, что сегодня считается атрибутом интеллигентности.

Такие люди, как Коляда, очевидно, были очень нужны молодому государству в послереволюционную эпоху – чтобы заставлять людей не мигрировать и верить в прелести социализма. Пусть не обидится Николай Владимирович, но он – начальник Чукотки, из этой славной породы. Народные герои и «организаторы искусства», прекрасные «слухачи» современной речи и энергоемкие люди, способные притянуть к себе единомышленников.

Коляда родился в деревне в Северном Казахстане и на всю жизнь сохранил свойства и обычаи деревенского жителя. Гостеприимство и радушие наряду с «топорным» пониманием красоты, вкусовщина и простодушие, но вместе с тем и лукавство деревенского простачка. В эпоху русских революций о нем говорили бы как о «человеке смычки», находящем в конфликте деревенской и городской идеологий необходимую энергию созидания, неумную свежесть деятельности с оттенком ностальгической грусти.

Николай Коляда

В драматургии – обычно профессии одиночек – он, как ни странно, не одинок. Однажды сказав себе «стоп, хватит», он затянул потуже амбиции, стреножил Пегаса и стал руководить драматургическим поколением: единственной в России авторской школой «текстовиков для театра».

Даже в отношении самого себя Николай Коляда искренне считает, что горбатого могила исправит. Это грубая, но верная правда жизни. Можно сказать менее грубо. Коляда не верит в это привычное театроведческое утверждение: драматург опережает развитие драматического искусства и предлагает консервативному искусству театра пути развития.

Как ни скажи, суть его «системы обучения» остается той же: драматург может состояться только в театре, и никогда – на бумаге. Из всех «новодрамовцев» он сам и его драматурги – самые человечные, самые востребованные, самые «смотрибельные». Его драматургическая школа рассчитана на актерское произнесение, не на чтение в кресле. Он и его ученики – Богаев, Сигарев, Архипов, Богачева и другие – составляют репертуар российской сцены.

Коляда тащит учеников в театр, в буквальном смысле слова «забрасывая» их в жизнь – сразу «в люди», минуя стадию «университетов». Умеющий плавать да выплывет, не умеющий – просто не станет драматическим писателем, профессионалом, настроенным работать с театром, а не писать для него.

Коляда верит, что театральная практика «замажет» любые драматургические недостатки. Для него, если угодно, вообще не существует понятия законченной пьесы – любой текст требует сценической доработки. Драма – прикладной жанр. Со сцены она звучит лучше, чем с бумаги. В жанре «драмы для чтения» ни сам Коляда, ни его ученики не работают.

Николай Коляда создал драматургическую школу, на которой будет держаться российский репертуар в ближайшие десятилетия. Ее законы состоят в смеси почти детской наивности и необязательно следующей за ней искренности, которая может исходить, а может не исходить изнутри текста. Часто в неловких пьесах Коляды, равно как и в его неловких спектаклях, пробуждается великая магия, нечто фантастическое.

И бесформенность, нерегулярность, нарочитая неправильность такого искусства – залог свободы, в которой может «зародиться» сила. Парадокс Коляды состоит в том, что в разные моменты он может оказаться равным Шекспиру, а может быть равным и любому драматургу из числа завзятых любителей. Ученики отчасти повторяют это свойства пера Коляды.

Коляда – человек конфликта, настоящий драматург. Уверен: с половиной театральной России он просто не здоровается. Или они с ним. Такова участь некомфортного, но не злого человека: вступать в противоречие с идеологическими врагами.

И сам он соткан из внутренних несогласований – что-то глубоко личное запрятано внутри него, его интимная тайна. Все вполне по-розановски: талант вызревает из таинства душевного раскола. Он рыдает, оставшись один, от несогласия с несправедливым миром, и похож на бойцовского петуха на публике, часто страдая от своих резко сказанных слов.

Чисто из духа противоречия Коляда занялся режиссурой на пике своей драматургической славы – когда театр в каждом городе страны коверкал ту или иную его пьесу. Из духа протеста он, в прошлом заметный театральный актер, начал сам ставить спектакли – по своим и чужим пьесам. Когда их компанию попросили из Екатеринбургского театра драмы и уничтожили все спектакли, уже к тому времени признанные общественностью, Коляда решил открыть свой «Коляда-Театр».

Как малый ребенок тащит все, что ни найдет, в рот, так Николай Коляда тащит все в театр, порой осознавая и радуясь, что его театр как раз и состоит из житейского мусора, бесполезных в хозяйстве вещей. Коляда любит покупать реквизит на дешевых оптовых рынках – что-нибудь яркое и бессмысленное: черные пластиковые тазы, птицы счастья из промышленной щепы, танцующие горшки с искусственной геранью.

Герои его «Ревизора» прямо на сцене ногами месят непролазную отечественную грязь

«Городские драгоценности» для голодной, скучной, провинциальной жизни – китчевые китайские вещи, пытающиеся украсить бессмысленность жизни. Герои его «Ревизора» прямо на сцене ногами месят непролазную отечественную грязь – землю с водой, а герой его пьесы «Нежность» – дурак, проклиная свою любимую женщину, бросает в нее мокрой, превратившейся в вату бумагой. Из нарочитой бедности рождается чудо театра, чудо преображения.

Свои постановки Коляда делает из «фигни», житейской грязи, осколков цивилизации, тем самым доказывая, почти как сказочник, что человеческий гений и театральная условность способны преобразовать обесцененный мир. Так и человек в концепции «Коляда-Театра» способен изменить жизнь вокруг себя, самую неприглядную, самую чернушную жизнь-нескладуху. Коляда собирает по жизни слова-мусор и вещи-мусор.

Апогеем этой концепции быта была его постановка «Ромео и Джульетты», номинировавшаяся на национальную театральную премию «Золотая Маска». Итальянские подростки превратились в жителей социально неблагополучного Северного Урала, обитателей глухой провинции. Где война всех со всеми – не порок общества, а условие выживания и вместе с тем самая интересная вещь, которая происходит изредка в пространстве глухого городка.

Образ красоты, сопряженный с чем-то невнятным, мутным – бескорыстной внезапной любовью подростков, – пестрые ленты блесток, гирлянды красивых бумажек, рулоны фантиков от конфет, сами фантики, шуршащие, многоцветные, многообещающие. Жители уральской Вероны поглощают конфеты, леденцы и сосалки как солдаты, голодные дети или беженцы. Словно бы нет ничего более прекрасного и сладкого в этом мире. Глюкоза, сахарная патока, начинка из джема лечит души и дает единственную надежду на засахаренное счастье.

В финале погибших Ромео и Джульетту засыпает настоящий густой дождь из разноцветных конфет: наконец дети окраин получили их такое убогое, такое несчастное представление о счастье. Коляда вспоминал тогда и о другой ассоциации: в его детстве образ красоты в его родной деревне – это конфеты и украшения на кладбище, это золотце и серебро на траурных фотографиях ушедших из жизни.

Красота – это красота смерти, красота блаженного чаемого покоя. По-настоящему счастлив человек только на том свете, в кущах райских. «Фантичное» счастье, мусорная красота… Кто-то сочтет эту диалектику ущербным провинционализмом и упадничеством. Кому-то, напротив, покажется, что в этой несчастной простоте содержится вся философия мира, который достоин – нет, не прославления – жалости.

Мечта о счастье – вот «правда человека» от драматурга Николая Коляды. В его прославленном, невероятно жестоком и трогательном спектакле «Клаустрофобия» по пьесе хабаровчанина Константина Костенко взаимодействуют трое зэков, играющих в гомосексуальные игры хотя бы потому что надо же кого-нибудь любить. Для них мечта о счастье – потоки сгущенки из высосанных банок, иконка и порнокартинка рядом у кровати, нарисованный мелом крошечный крестик и память о маме. Апофеоз трогательности, человеческого несчастья и нежности – сладчайшая попсовая песня о любви, которую герои спектакля поют как глухонемые, на языке сурдоперевода, через пластику рук, которая кажется заповедной магией.

Из чувства протеста живет его «Коляда-Театр» в Екатеринбурге – в доме 30-х годов эпохи конструктивизма. Помещение театра расположено в бывшем подвале для сотрудников НКВД, где особисты занимались стендовой стрельбой. Коляда с упоением рассказывает о доме: он была построен по идеологической планировке, в которой отсутствовали кухни.

Предполагалось, что будущий человек коммунизма будет питаться в столовых и комбинатах питания, освободив себя от рабского труда у плиты.

Конструктивистский холл с непропорциональной, угловатой, будто нарочито извращенной формы лестницей, ведущей на антресоли, Коляда убрал по-своему – как уютную хату: поделками, старыми прялками, сушеными цветами, наивными картинками, деревяшками, старинными предметами с помоек. Не театр – музей натурального хозяйства.

«Театр в бойлерной», где играется знаменитый спектакль Коляды «Клаустрофобия»

Здесь всегда аншлаги: и на основной сцене, и в «Театре в бойлерной», где играется знаменитый спектакль Коляды «Клаустрофобия» и читаются пьесы. Коляда выдумывает жанры будь здоров – в «Коляде-Театре» проходят «Чай-театры» и «Суп-театры» (коллективное поглощение свежесваренного Колядой супа завершается отменно смешным капустником), ретроспективы «Кино-Коляда», а во дворе театра стоит крошечная будка – уличный проект «Колядоскоп», где летом показывают «театр для двух глаз»: смотришь в темную щелочку, а там тебе куколки разыгрывают крошечную сценку-скетч. Чтобы посмотреть в дырочку, стоят километровые очереди детей.

Николай Коляда – провинциальный культурный герой, один из тех, кто делает Екатеринбург третьей культурной столицей России, пестующей молодую альтернативную культуру. Его «Коляда-Театр» – частный, государство дает лишь здание. Он существует за счет своей же прибыли, но в значительной мере и за счет личных сбережений Коляды, его авторских отчислений из театров России и прежде всего из московского «Современника». Не исключено, что часто сам Коляда ходит без десяти рублей в кармане, довольный уже тем, что его театр работает.

У него две любимые пословицы: «Пионер сопливый, но рубль в кассу несет» – о театре. И «Любая пьянка должна стать партийной работой» – о духе компании, о том, что идея вызревает в любых самых адских условиях, да и о том, что вместе в сущности-то веселей. От заразительности Коляды зависят судьбы многих. Как трудно взять на себя решимость сделать мир немного интересней.

Конечно, хорошо было бы Николаю Коляде найти негосударственные источники финансирования и негосударственное помещение, а еще лучше – выйти на самоокупаемость. Это в идеале. Но на деле выходит, что государство, якобы помогая культуре, не считает себя в силах иметь ответственность за тех, кому помогает. Оно не в ответе за тех, кого приручило.

Иначе бы не разыгрался в Екатеринбурге этот глупый и постыдный скандал, постыдный прежде всего для власти, которая не желает вмешиваться в ситуацию, где цена вопроса – крохотный подвальчик, коих сотни. Коляда подымет из праха любое загнившее, любое самое ужасающее помещение. Ему больше ничего не надо. Ему нужен только свой театр. Он сделает его хоть на своих коленках. Даже денег не платите. Дайте только репетировать.

Но если уж говорить по совести, то, конечно, благоустройство жизни и творчества Николая Коляды и его команды – дело рук государства. Почему? Потому что это ясно каждому. Коляда, Баганова, Лоевский, Шахрин – это те, кто держат уральскую культуру на своих плечах. Их не будет – не будет и магнита, силы притягательности.

В России очень много «мертвых» городов, где культура не произрастает. И это не бесы замутили, это проблема отсутствия пассионариев, людей, способных отдавать себя делу. Екатеринбургская драматургическая школа Николая Коляды – национальное достояние, единственная безусловно успешная драматургическая лаборатория в стране, от которой лучики расходятся по всей России.

Сердце и терпение Николая Коляды не долговечно. Дайте ему работать, а не обретать амплуа скандалиста.

Николай Коляда

Для журнала «ВИТТА»
23.04.03

Меня попросили рассказать то, что происходило в моей жизни много лет назад (может, и правда — уже пора писать мемуары?). Не могу сказать, что так уж слишком приятны мне эти воспоминания, которые так и просятся в журнал «Трезвость и культура», (кажется, есть такой?), но и отказываться от того, что было — не могу и не буду, ведь — хочу я того или нет — это часть моей жизни. «Не откажусь от самой травестишной и продрогшей из актрисуль,» — сказал поэт. Так что, думаю, и мне не следует отказываться от своего прошлого. Да я и не собираюсь. Извините за длинную преамбулу, а теперь — про то, как было.

Начиналось всё в весёлые молодые годы, когда — всё хорошо, всё — смешно, всё время — весело, но хочется, чтобы было ещё лучше, ещё смешнее и ещё веселее, и потому — по рюмочке, в компании, для тонуса или чёрт его знает для чего. А что получается потом после этих «рюмочек» — вы сами знаете: а потом суп с котом. «Не пей, — говорят, — козлёночком станешь». Но я пил.

Из академического театра драмы, где я работал семь лет артистом — меня выгнали. Неофициальная версия — «за появление на работе в нетрезвом виде», а официально (пожалели в театре) — я был уволен по собственному желанию. Было это пятнадцать лет назад.

Оказавшись на улице, без копейки денег, без театра, который я любил и боготворил, оставшись без ничего, я каким-то образом собрал мозги в кучку и повернул свою жизнь в другую сторону: уехал в Москву и поступил в Литературный институт имени А.М. Горького. Учился заочно, продолжал пить. Не знаю почему пил, теперь — может уже от радости, что учусь в единственном в мире Литературном институте!

Спустя три года написал свою первую пьесу — «Играем в фанты». Опять-таки тут не обошлось без академического театра драмы: несмотря на то, что я со скандалом был выпровожен из этого театра, эта пьеса была принята к постановке и несколько лет довольно успешно посещалась зрителями.

Это была первая постановка пьесы «Играем в фанты» в России, потом их было ещё штук девяносто. Помню, что я совершенно обалдел от того количества денег, которое вдруг свалилось на меня — бедного (или лучше сказать — нищего) и полупьяного. Помню, что я приходил в нашу драму, на кассе видел объявление «На сегодня на спектакль „Играем в фанты” все билеты проданы» и командовал кружавщим меня друганам: «Срочно в лавку!».

Когда у тебя много денег, когда ты здоров, богат — у тебя всегда много друзей, даже и не знаю почему это, неправда ли? А вот когда тебе плохо, когда ты ноешь, умираешь, то друзей рядом почему-то чаще всего не оказывается.

Теперь мои бывшие «друганы» обижаются не меня: не общается с нами, не выпьет даже, зазнался, знать нас не хочет, а ведь совсем недавно, кажется… Другие заявляют напрямую: «Мы тебя теперешнего — не любим, вот тогда ты был хороший». Ну, конечно, тогда был хороший, сидел в грязи и не высовывался, а теперь — взял и вылез, а мы его уже совсем похоронили казалось бы, ведь так?

А зачем общаться и о чём «общакаться с друганами»? «Общакаться» про то, кто сколько выпил и кто кого, извините, трахнул? Никаких других разговоров в этих компаниях не водилось и не водится. Многие тогдашние мои знакомые пьют по-прежнему.

В то время, выходя из запоя, я писал рассказы и по доброте душевной, находясь в восторженном экстазе от перевоззлияний, дарил листочки с рассказами (с посвящением!) друганам. Пьянка шла далее, листы падали на пол и утром я находил листки с моими пьяными каракулями затоптанными на полу — друганам это было не надо. Я зачем-то сохранил несколько таких листочков с посвящениями. Иногда смотрю на них и думаю: ну какой же ты дурак был, Коля.

В те времена было пропито всё: книги, вещи, а главное — мозги. Один знакомый — (до сих пор помню эту историю с ним и всегда дарю что-то ему, помогаю деньгами, хотя он всё пропивает по-прежнему), так вот, он позвонил мне и я сказал ему, что не ел несколько дней, умираю хочу есть, нет денег и не у кого занять — занято уже у всех. Тогда он принёс три килограмма костей, купленных копеек по двадцать за кило в магазине «Кулинария» на Ленина 46, (я жил тогда в этом доме, который известен в народе как «Дом артиста»). Так вот, он принёс этих костей, бутылку, и мы варили вонючий суп на кухне, ели его и пили.

Тогда я курил «Беломор» и когда совсем было невмоготу, плохо без курева, потому что без еды ещё можно было как-то обходиться, а без курева — нет, так вот, я шёл тогда в Центральный Гастроном, тем более, что он был рядом, у меня была куртка с капюшоном, я натягивал капюшон на голову, чтоб никто не видел моего лица и рыскал глазами по полу. Находил оброненные кем-то где-нибудь у кассы копейку, двадцать, десять копеек и покупал себе на это пачку «Беломора».

Лена Борисова и Юра Лахин, работавшие раньше актёрами у нас в театре, а теперь переехавшие в Москву, часто вспоминают, когда мы с ними встречаемся: «А помнишь, мы тебя встретили, ты шёл с такими двумя большими сумками, мы стояли и разговаривали про жизнь, про литературу, про театр?»

Помню. Помню очень хорошо. Это я ходил сдавать бутылки. Господи, сколько я их сдал, сколько я стоял в этих очередях с героями моих будущих пьес в подвальчике за «Октябрем» и в «вагончике» на улице великого Энгельса, сколько! Какие там лица, какие там судьбы! Когда я привёз на сессию в институт несколько своих рассказов про эти очереди, Вячеслав Максимович Шугаев, мой педагог, сказал мне не без иронии: «Николай, я надеюсь, вы не станете певцом очередей, сдающих пустые бутылки?»

Не знаю, стал ли я им, но что ни делается — всё к лучшему и, может быть, благодаря этому моему прошлому, я чуть побольше узнал жизнь. Но это к слову.

А там, в этих очередях, такая система: если ты стоишь уже у самого окошечка, и у тебя уже всё внутри горит от желания сдать наконец эти свои поганые две сумки бутылок и купить, наконец, себе одну бутылку выпить, но тут вдруг перед тобой окно захлопывается. Потому что приехала машина с виншампанькомбината или ещё откуда. Но грузить машину некому, и тебе даётся шанс. Приёмщица выкликает: «Кто поможет загрузить машину, то пойдёт без очереди!» Вот и идёшь, и кидаешь эти ящики до умопомраченния, чтоб пройти без очереди.

На репетициях спектакля «Канотье» я очень настороженно относился к исполнительнице роли Тётки актрисе театра Тамаре Зиминой: мол, откуда эта респектакбельная дама «в брульянтах» может знать что-то про жизнь, про очереди, сдающие пустые бутылки. Я спросил на репетиции: «А вы знаете, как достать пробку из бутылки?» Никто из актёров не знал и вдруг Зимина закричала: «Верёвочкой!» И вот тут вдруг выяснилось, что, несмотря на всю свою респектакбельность, Тамара Васильевна знает про эту жизнь не понаслышке, а прошла огонь, воду и медные трубы, знает и про то, как золотинки с бутылки из-под шампанского сдираются, и что большая бутылка называется «Бомба», а маленькая — «Чебурашка», а совсем малюсенькая — «Чекушка». Не знаю почему, но у меня после этого к Зиминой изменилось отношение, мы оказались родственными душами.

Одна большая актриса после премьеры «Мурлин Мурло» в театре «Современник» сказала: «Мне вот это, из жизни червей — неинтересно». Не знаю, как реагировать на такие слова.

Наверное, многих из вас, читающих эти строчки, это всё, что я рассказываю, не касается, многим это неинтересно, но ведь это есть, нельзя сказать, что этого нет, ведь миллионы людей в России сегодня живут так. А многие сдают бутылки не потому, что им выпить надо, а на хлеб нету, ведь так?

Я не сделал ничего дурного по пьянке, никаких подлостей, хотя гадости делал, не скрою, многим. Больше всего гадостей сделал себе: один раз чуть не утонул в реке, второй раз попал под машину, короче говоря — было всякое, всякие глупости, которые все всегда делают только по пьяни, когда идёт «отключка головного мозга».

Правда, было весело, чего скрывать. Как сказала мне однажды поэтесса Лариса Рубальская: «Еду в первом классе, а вспоминаю мою помойку».

Тогда я был молод, всё казалось красивым, безоблачным. Я смотрел в окна типографии «Уральский рабочий», а она была напротив моего дома, была весна, окна открыты, по улице идёт народ «на салют», а я сижу на окошке, конечно же — пью, и смотрю туда, в цех «Уральского рабочего», слежу за листами бумаги, которые летят там, бежит по ленте газета, а я-то знаю, что там, в «Вечёрке», напечатан мой рассказ, утром я бегу к киоску, чтоб тут же развернуть газету и увидеть целый подвал — Господи, какое это было счастье! Теперь всё, что печатается моего в разных странах мира почему-то мне не приносит той радости, которую я испытывал, когда печатался в наших уральских газетах. Какое счастье было развернуть тут же у киоска эту газету и увидеть своё! Это надо было отмечать, гулеванить и я — гулеванил.

Так прошло немало времени, как пишут в романах. Но в один прекрасный момент мне стало так плохо после очередного перепития, что, выкарабкавшись из запоя, я сказал себе: «Это тебе, Коляша, был звоночек с неба. Теперь — стоп, хватит.» Я не лечился, не кодировался — просто перестал пить и всё.

И вам того же советую. Говорят, самый страшный ангел — завязавший алкоголик. У меня в доме всегда стоит водка, я никого не убеждаю «не пить». Гостям предлагаю: хотите — пейте. Но. Но! Простите за назойливость, хочу дать один совет женщинам, именно женщинам и только им.

Милые дамы, дорогие подруги! Лечите своих мужей всеми доступными и недоступными методами, если они пьют. Пьянство — болезнь, от которой можно вылечиться, но если не лечить — смерть. Все средства хороши: ругайте их, мужиков-алкашей, обзывайте самыми последними словами, пилите и пилите, с утра до ночи, проклинайте утром, вечером, в обед, подсыпайте чего-то там в еду, авось не отравятся, кодируйте — короче говоря, всё, что угодно, но только не отчаивайтесь и не опускайте рук, потому что когда-то все ваши старания всё равно дадут положительный результат, обязательно! «Бабий ум на вские хитрости догадлив» — сказал Пушкин. Вот и придумайте что-то, чтобы остановить ваших мужиков — уж это вы можете, я знаю.

А про себя скажу, что друганы мои по-прежнему отмечают, что я «сильно зазнался, алкашука такая, предал друзей, а ведь был такой нормальный собутыльник».

Николай Коляда

Григорий Заславский. Аутентичный театр Николая Коляды  / "Независимая Газета", 2.06.2006

Николай Коляда. Дневник ведущего борьбу / Деловая газета "Взгляд", 21.02.2006