Тексты песен 196x-1980 гг.

ИКОНА ВРАТАРНИЦЫ

Неугасимо горит лампада в соборном храме!
Ах, рассказать бы про все, как надо, умершей маме!
В соборном храме Ксиропотама поют монахи.
Поют монахи — ты слышишь, мама? — в священном страхе.
Паникадило и круглый хорос, орлы двуглавы…
Неугасимо горит лампада, горит, качаясь…
Когда то было? Младая поросль в зените славы.
С утра — ко храму, твердя молитву, в пути встречаясь.
Никто не ведал, никто не видел — плескалось масло,
Оно плескалось, переливалось, не зная края.
И следом — беды, как те акриды, и солнце гасло,
И конь у прясла всё ждал хозяев, уздой играя.

Изогнут хорос, как знак вопроса, под гнетом мессы.
Младую поросль секут покосы — играют бесы.

О, как мы слепы, людское стадо! Но всяк ругает
То — ясно солнце, то — сине море, вино ли, хлеб ли.

Кто ж наделяет огнем лампаду? Кто возжигает?
И снова масло краями льется — но все ослепли…
Поют монахи... Поют монахи… Коль слеп, так слушай.
Запрись дыханье, утишись сердце — Дух Свят здесь дышит.
Святые горы, святые хоры, святые души
Не слышит разум. Не слышит сердце. Ничто не слышит…
Горят усадьбы, как в пекле ада — ребенок замер.
Гуляют свадьбы. Плюются в небо — ребенок в двери.
Ах, рассказать бы про все, как надо, умершей маме!
Да на Афоне я сроду не был — кто мне поверит?

Я был поэтом. Умру поэтом однажды в осень.
И напишу я про все, про это строк двадцать восемь…

ОКТЯБРЬ

Октябрь, октоврий, листопад. В лесу полно грибов опят.
В осенних дуплах совы спят — зазимовали.
Лишь дятла стук раздастся вдруг,
да пробежит в испуге жук —
последний круг, мой милый друг.
А я — едва ли…

Как две зеркальные луны, мои ладони холодны…
Ах, если б ласточки весны меня позвали!
На сеновале диких трав
я оплатил бы жизнь, как штраф.
Платите, граф. Но в том, что - граф,
я прав едва ли…

Октоврий. Золото. Хандра. Хоть дождь не льет, как из ведра —
туман и изморось с утра, как в письмах Вали.
Она жалеет, что сто лет
уже живет, а счастья нет,
что все живущее умрет,
а я — едва ли…

И как оставлю я — ее, Татьяну — золото свое?
Моя любимая поет и Бога хвалит.
На что ей книг моих тома?
Она напишет их сама!
При этом — не сойдет с ума.
А я — едва ли…

А чтоб в тоску не занесло, забуду год я и число.
Нет, не забуду — тяжело: сегодня — третье…
Октябрь, октоврий, листопад!
Тебе я вечно буду рад!
Роняй скорее наземь, брат,
свое веретье…

КРЕСТ. 1948 г.

Над лоном малиновых дольних долин
Огромно висели Стожары. В ночи тростниковый пылал Сахалин,
А кто бы тушил их — пожары?
Победу восставший великоросс,
Японка с опасной улыбкой,
Солдат в телогрейке, в бушлате — матрос,
Стояли над детскою зыбкой.

А остров качало, как зыбку. Как ял,
Штормило его и качало.
Мой юный отец на коленях стоял
У жизни сыновней начала.

Он был — офицером советским. Ему ль
Стоять пред ставром и молиться?
Но ставр уберег его тело от пуль,
Чтоб мне на земле воплотиться.

И пела японка: «…прииде Крестом…»
Матрос подпевал: «…всему миру…»
И зыбка, как шконка, качалась при том,
Кивала военному клиру.

Так я был крещен,
А потом запрещен
Жуком в человечьей личине.
Молитвою стал православный мой стон,
И шел я на Запад с Востока, как Он,
В простом человеческом чине.

Алмазно сияли мне звезды крестом
Над каждым разъездом и каждым мостом,
Был крестик крестильный на теле моем
Защитой, надеждой, оплотом.

Но стыд забывал я, себя убивал,
Греховные страсти вином запивал
Я трижды, казалось, убит наповал,
Но Бог милосерд отчего-то:

Он дал мне дорогу, любовь и жену,
И сына, крещенного нами.
Сын шепчет молитву, отходит ко сну,
Питаемый светлыми снами.

За отчим, за дедовским этим крестом:
Что — там?
Иди, поклонись освященным местам —
Крестам.

Там пращуров прах.
Я шепчу, не тая,
Прощаясь:
Се сын твой…Се мати твоя…

ДИМИТРОВСКАЯ СУББОТА

Воробей под крестом
Варит пиво под кустом —
Ах, как небо-то чисто —
Хорошо б не коршун!
Как живется воробью?
Нет водицы — пиво пью!
Молодице налью —
Будет плакать горше!

Воробей под кустом
Принакроется листом.
Жить бы лет вот этак сто —
Хорошо в пузе!
Но средь каменных камней
Столько нашенских парней!
О, восплачьте о мне,
Братии и друзи!

Сколько землю не топчи
Ноги на морозе.
Апчи! — на печи:
Покупайте кирпичи!
Жив — чив!
Жив — чив!
И почил в Бозе.

Не укроешься нигде:
Под кустом или в гнезде
Не робей, воробей,
Думою несметной.
И в гнезде ты в беде, и везде ты в беде —
Внезапу найде
Страшный час смертный.

Чив — чив — ничего!
Пиво — во! И воля — во!
Мы ведь все до одного — одного званья.
Мне страшно два дня —
И не страшно два дня.
Так целуйте ж меня
Скорбным целованьем…

***

Туманная осень… Полет затяжной и протяжный…
Куда я с душою своею пустой и бумажной?
То ль бросить курить? Да простит меня дядюшка Сем!
То ль бросить надежду навечно, навек, насовсем?
Сова часовая в лесу обнажившемся ухнет.
Листва лесовая в траве, откровенная, жухнет.
Никто журавлей перелета вчера не заметил.
Никто на вопрос мой: — Скажите, куда? — не ответил.
Пьет пиво мой друг Михаил — под названьем «Криница».
Все думает: стоит — не стоит мужчине жениться?
Потом набивает патроны кабаньей картечью
И в небо стреляет. Оно открывается течью…
Молчит Михаил. Я молчу. А в осеннем ненастье
Далекий трезвон Покрова — о, далекое счастье!
А, если душа опустела и пусты карманы,
То как хороши затяжные родные туманы…

ИСХОД

Ты ищешь до коликов: кто из нас враг…
Где меты? Где вехи?
Погибла Россия — запомни, дурак:
Погибла навеки…

Пока мы судились: кто прав — кто не прав…
Пока мы рядились —
Лишились Одессы, лишились Днепра —
И в прах обратились.

Мы выжили в черной тоске лагерей,
И видно оттуда:
Наш враг — не чеченец, наш враг — не еврей,
А русский иуда.

Кто бросил Россию ко вражьим ногам,
Как бабкино платье?
То русский иуда, то русский наш Хам
Достойный проклятья.

Хотели мы блуда и водки, и драк…
И вот мы — калеки.
Погибла Россия — запомни, дурак.
Погибла навеки.

И путь наш — на Север, к морозам и льдам,
В пределы земные.
Прощальный поклон передай городам —
Есть дали иные.

И след заметет, заметелит наш след
В страну Семиречья.
Там станет светлее, чем северный снег,
Душа человечья.

***

Дорога к дому и дорога — из,
Она в снегах и муках пролегла.
Я думал вверх лечу, а падал вниз.
Едва ль душа останется цела.

Вот я собрал осколки и куски.
Прими, сестра, подруга и жена.
Как прежде мы, любимая, близки.
Но какова той близости цена?..

****

О погоде и чахлой, и хлипкой,
Как с рыбалки с не пойманной рыбкой,
Вдоль колодца под лифтовой клеткой,
Мимо надписи матовой, меткой
На панели мохнатой стенной,
Шел мужчина мириться с женой.

Шел, похоже, мужчина мужчиной:
Щеки вдавлены щедрой щетиной,
Из кармана торчала газета,
Что нашел он у биоклозета.

И казалось тому мужику:
Станет каждое лыко в строку.

Он задумался меж этажами,
Будто встретил бандитов с ножами.
Словно аура эпилепсии
Вдруг мелькнула на небе России.

Словно детский услышал он крик —
Не мужчина уже, а старик.

Это детскую видит он зыбку.
Смуглой мамы святую улыбку.
Кто-то шепчет: — Живи — не живи,
А уже не узнаешь любви…

Тут весенний, раскатистый гром
В крышу дома ударил ребром.

И виденье — оборвано громом.
Утонуло дырявым паромом.

Небосвод изогнулся — и замер
Пред его голубыми глазами.

Нет. Не ляжет обратной дороги.
Нет. Не встанет жена на пороге.
Нет, родимый, подумай: тебе ль
Колыхать по ночам колыбель?
И шептать над младенческой зыбкой:
Хорошо не до старости жить,
Хорошо — до усталости жить,
И уйти незаметно, с улыбкой…

Он в ненастную майскую ночь
Развернулся — и вышел. И — прочь.

***

Задумалась, смотрит как бич на маяк,
На звездные соты.
Да что ты? Ответь мне, родная моя!
Ответь мне, ну что ты?

Смотри, как наточены в доме ножи.
И пряники — к чаю.
Быть может, не любишь? Так прямо скажи!
Люблю. Отвечаю…

Шагал я по минным полям бытия,
По ржавым болотам…
Что в небе? Ответь мне, родная моя!
Ответь мне: ну, что там?

Я думал, что ты — это кров и семья.
Не лги мне, как в гимне.
Кто ты? Отвечай мне, родная моя.
Ты кто? Помоги мне…

Я слякоть месил, я обратку пахтал
Из крови и пота…
Я вечно — пехота, пехтура, пехта,
Я вечно — пехота…

Откуда б я знал, что твоей красоты
Нет в мире режимней!
Прошу: расскажи мне: кто я и кто ты?
Прошу: расскажи мне!

Довольно же звезды ночами считать
В Тельце или Овне.
Довольно при мне в небеса отлетать…
Скажи мне: да что в них?..

…Теплится лампада на ранней заре.
И звезды погасли о ранней поре —
Пора звездопада.
Собака ль завыла в сырой конуре,
Декабрь ли улегся на белом дворе —
Теплится лампада.

И что мне минувшие эти бои?
Мне дороги эти молитвы твои.
И дом, и лампада.
Что видишь ты в небе — мне не по глазам.
Слезятся глаза. Не привык я к слезам.
Ответа — не надо.

ДЕВЯТОЕ МАЯ

Шел месяц май — и я с высоким лбом
Писал пейзаж чернилами в альбом,
Потом я брал чернильный карандаш —
И танк подбитый вписывал в пейзаж.

Солдат, что был похожим на отца,
Лежал на поле мая и свинца.
О, если б мне в ту пору мастихин —
Я б мастихином написал стихи.

Отец остался жив на той войне.
Купил гармонь, чтоб лучше пелось мне.
Так далеко, казалось мне, война…
А нынче гляну — вижу; вот она…

Спешат, несут Россию на погост.
На нем смешенье из крестов и звезд.
За что дрались? Таков был дан приказ.
Нас не спросили — вот и весь мой сказ.

Сейчас пойду, наливочки напьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
Стихи припомню старые свои…
А в пять утра — засвищут соловьи.

ЖЕНА

Жена перечить не умеет.
Я рявкну — тут же онемеет.
Она не любит возражать.
Работать любит и рожать.

Зима проходит, две минует —
Она меня не приревнует,
И простоте ея льняной
Мой друг завидует иной.

Скажу: — Люблю! — зальется краской.
Что там скрывается под маской?
С опаской думаю: — Другой!
Проснусь, потрогаю ногой.

Спит дорогая. Ровно дышит.
Ни слов, ни снов моих не слышит.
И дети рядом за стеной,
Спят в простоте своей льняной.

Она с работы прибежала.
Она на поле барском жала —
И тихо поплелась к снопам…
И мне бы пасть к ее стопам!

Но: — Спишь, — спрошу я, — дорогая?
— Что — что? — и сдвинется на край.
Вот, — говорю, — недомогаю…
Что, милый? Да, недомогай…

Встаю я. Тихо напиваюсь.
Со мною рядом — Хас-булат.
Я спать ложусь — не раздеваюсь.
Чего там? В доме мир и лад.

И у оконного экрана
Гляжу на летную зарю.
Что делать? Ей сегодня рано.
Я и с зарей поговорю.

Приду. Ложусь с другого краю.
Проснется. Сдвинется на край.
Вот, — говорю, — я умираю…
Что, милый? Нет! Не умирай!

И снова в доме тихо-тихо!
Под утро свищет соловьиха.
Рассвет румян. Жена румяна.
Встает. Ей нынче — снова рано…

ВОЗНЕСЕНИЕ ГОСПОДНЕ

Когда за ходом облаков по лоциям небесным
Следит ребенок, возлежа на летнем берегу,
То мама пела на лугу — ему казалось — песни,
И медонос благоухал перед грозой в стогу.

Казалось, этой тишине вовек конца не будет.
В ней даже самый легкий вдох — казалось — шелестит.
И вдруг ребенок крикнул: «Ох! Скорей смотрите, люди!
Смотрите: Бог! Смотрите: Бог на облаке летит!»

Смотрели люди в небеса: казалось им драконы.
Они смотрели на мальца: казалось им — чудно.
В жилищах не было икон. Вместо икон — законы:
Нам должно космос покорять, сверлить морское дно.

А Бог на облаке летел… Под синей неба сенью,
Он видел: ангела душа за ним летит легко.
Стояла времени река. Стояло Вознесенье…
Казалось людям, что четверг… До Бога — далеко…