Последнее изменение 07 июля 2007

Тексты песен 196x-1980 гг.

Наталья Казначеева
ЧТО ЖЕ ТЫ, ЖИЗНЬ МОЯ, ЗАЛ ОЖИДАНИЯ… (Эссе о Коле)
		И никого не защитила Вдали обещанная встреча, И никого не защитила Рука, зовущая вдали…          А. Кочетков

… Она любила вокзалы. Она любила поезда…

Они привозили его к тем, к кому стремилась его душа, к тем, кто всегда ждал его.
            «- Еду! - его обычно хрипловатый голос звенел счастьем, - В чем ты будешь встречать меня, чтобы я увидел тебя, еще не узнав?»
            «- Я буду в красном пальто», - отвечала Она несмело, боясь спугнуть хрупкую радость, еще не веря, что это – правда.
            … Она стоит на перроне. Подходит поезд. Она смотрит в лица выходящих – ищет его. И вот на ступеньках вагона появляется Он с неизменной дорожной сумкой и верной гитарой. Перрон заливается синевой его глаз, свечением его слегка застенчивой улыбки.
            Она вдыхала полной грудью, как после длительного периода удушья. Она начинала воспринимать мир через призму его восприятий и ощущений, и, порой, совершенно теряла себя в его яркой, огромной Вселенной. Она старалась не пропустить ничего из того, о чем думало его сердце, и о чем волновалась его голова.
            Вместимость его дня определялась вместимостью его души. Он вел вечный, непрекращающийся диалог с самим собой. Он с глубокой горечью и таким голосом, будто у него из сердца горлом шла кровь, говорил, что не может быть действительно счастлив «на лоскутиках еще живой плоти нашей прекрасной страны», что ему до боли «не хватает счастья Родины и большой работы», что ему «опостылели тупорогие говоруны и шаманы в галстуках». Потому Он хочет «покинуть манеж» и уйти в «другое государство под названием Русь Православная». Там Он видел «корень, ствол, к которому все мы крепимся». И тут непостижимым образом теплели его интонации, расправлялись жесткие складки в уголках губ: «Чудо-то какое! – восклицал Он, - наш Храм растет, и я буду строить еще один, и еще один!» «Хотя я и молиться-то только-только учусь, да и выучусь ли – не знаю», - тревожился Он. Она спешила успокоить его: «Молиться ты давно умеешь. Все твои песни, стихи, музыка – это твоя молитва».
            Потом Он обрушивал на нее свои размышления о великой миссии русского поэта, о природе слова, его живой генетике. И выплескивал, выплескивал на нее свои обжигающие мысли, все свои сомнения и смятения.
            Ей нужно было только озвучить, произнести вслух его же ответы на его же собственные вопросы. Она старалась усмирить безумства его духа, ухватить нить в клубке его горячечных эмоций, разгадать игру его невнятных слов, так как зарождающаяся мысль обгоняла их скороговорку.
            А еще в моменты особенно сильного душевного напряжения ему необходимо было взять ее руку. Она прикасалась к его щеке, и Он мгновенно успокаивался, как плачущий, обиженный ребенок затихает от материнской ласки.
            «- Я всегда должна быть у тебя под рукой» - вопросительно-утвердительно говорила Она. «- Нет, под душой» - твердо утвердительно отвечал Он.
            Они оба отчетливо понимали место каждого в круговороте всех обстоятельств их жизней.
            Она была необходима ему, чтобы Он мог проделывать эту огромную работу ума и сердца. Она помогала ему выползти из всех его депрессий, фрустраций, аддикций.
            Когда Он раздавал себя без остатка в порывах творческого вдохновения, или на концертах, или в общении с друзьями, когда внутри него что-то рвалось на осколки и летело в разные стороны, Он походил на конструктор, умоляющий собрать его заново.
            Иногда ему нужно было отвлекаться от чувства усталости, общаться, ходить в гости. Иногда эта усталость так истощала его, что Он не хотел никого ни видеть, ни слышать, ему нечем было общаться. Тогда Она отключала телефон, кормила борщом. Он мало ел, больше спал, смотрел спортивный канал, включал аудиокассету с лепетаньем маленького сына. Часто нежно перебирал струны гитары и пел тихим, мягким, предназначенным только для нее, голосом. Это называлось «прийти на базу и лечь на подзарядку».
            Он постоянно испытывал острую необходимость счастья, и сам щедро раздаривал его. Ее не покидало ощущение яркого праздника. Она кружилась в калейдоскопе его тонкого юмора, его острот, каламбуров. « - Ты  растрачиваешь на это свой талант» - сквозь смех говорила Она. «- Я его не растрачиваю, я его оттачиваю» - серьезно отвечал Он. Он придумывал для нее забавные ребусы, писал уморительно трогательные записки со стишками, строил смешные рожицы.
            Однажды, пасхальным утром, Он разбудил ее с неподдельно скорбным выражением лица: « - Горе, горе-то какое!» - восклицал Он, обхватив руками голову. А потом светло, широко разулыбался, и Она увидела это «горе». У него за ночь удивительным образом куда-то исчезла половина зуба – переднего резца. Как они хохотали над этим курьезом, взахлеб, до слез! Да, их утра начинались с искренней радости от того, что они просто видели друг друга.
            А как-то одна дотошная журналистка поинтересовалась: «- У вас, что роман?». Он сделал серьезное лицо, спрятав смешинки в усах, и изрек:   «- Нет, я еще не дорос до таких масштабных форм. У нас так себе – повестушка».
            И это не было каким-то пренебрежением к ней, нет. Напротив, Он был очень чуток и внимателен, от него не ускользали ни малейшая смена ее настроений, ни выражение лица, ни жест, ни интонация. Он понимал всю меру и природу ее усталости. «- Я кратковременный дождь, - успокаивал Он, - меня пережди и иди». Ее состояние Он назвал «синдром утомленного сердца». Беспокоясь, что мог невольно обидеть ее, часто говорил:   «- Прости».  Она в ответ неизменное: «- Прощу».
                        О, как мне дорог этот миг – дымится сигарета.
                        Я говорю тебе: - Прости…- Ты говоришь: - Прощу…
                        И я, наверное, люблю всегда тебя за это,
                        Что ты давала мне грустить, когда я загрущу…
            Он дал ей возможность ощутить собственную исключительность и уникальность. Только Он разглядел в ней «ту солнечную красоту живого творения, без которой трудно одушевленным существам». Он щедро дарил ей прекрасные слова, которые могли родиться только в его пламенном и искреннем сердце. Ему нравилось, что Она видела лучшее в нем, «терпеливо, деликатно и талантливо» слушала его, улавливала тончайшие состояния его души. Стремясь выразить сердечную признательность, Он галантно целовал ей руку, благоговейно касался края ее юбки.
            Их духовное проникновение друг в друга было на уровне какого-то вселенского подсознания, о котором писал Юнг. В них «так удачно перемежалось любовь и шалость, и тепло, и жалость».
            В последнее время Она чувствовала транзитивность его состояния, что его неотвратимо влекло в иное качество, как в иной возраст. Порой Он уходил в иллюзию, что живет иллюзиями. Но подлинную правду жизни, ту, что в его песнях, стихах, романах, открывала ему сама жизнь. И Она помогала ему выныривать и посуществовать в реальности. «Осознай реальность, как персонально тебе предназначенную иллюзию» - просила Она. А уж по иллюзиям, Она знала, ее милый Поэт, непревзойденный мастер.
            Одно терзало и мучило ее, что ему не хватало иллюзии избавления от страданий и боли. Он искал гармонию, которая была скована ненужными ограничениями. Он находил ее, но проходило время и что-то снова лишало его равновесия. Наверное, стремление постичь Истину или прозрение.
            …Они стоят на перроне. «Значит куплены обратные билеты, значит холодом уже подуло с веста». Он – транзитный пассажир. Она – транзитный вокзал. Что лучше? Нет ответа. Он шепотом выдыхает ей в лицо бессвязные слова. Или – это стихи. Она не понимает, оглушенная его шепотом.
             …Она бредет в свой зал ожидания. Из подсознания всплывают строки Б. Пастернака:
                           Вокзал, несгораемый ящик
                           Разлук моих, встреч и разлук…
            Разлук – тук- тук – стучит сердце в такт колесам поезда, увозящим его.
            А потом они стали беречь себя друг от друга. Беречь для тех людей, которые им близки и дороги.
            Она перестала его встречать и провожать.
            И были неожиданные звонки, и его нетерпеливый голос: « - Я здесь, я приехал!»
            И был Тот звонок, который отчаянной болью звенит и звенит в ее сердце. « - Ты вернешься, - подбадривала Она его и себя. «- Я вернусь, белым снегом обернусь…»
            Друзья проводили его.
            А Она все пыталась и пыталась объять необъятное и все путалась в его и своем Предназначении.
            …На Преображение Господне, когда Христос увидел себя распятым и глас Божий возвестил ему о его Предназначении, что-то лопнуло, как гитарная струна, разорвалось внутри тела Поэта, в котором тесно было его неуемной, метущейся душе… И все определилось в его Предназначении.
            Тихий Ангел бережно подхватил освобожденную душу Поэта и, баюкая, отпустил ее в Вечную жизнь…
            …А Она стала видеть сон. Странный сон, или явь.
            …Она стоит на перроне. Подходит поезд. Она смотрит в лица выходящих – ищет его. Перрон постепенно пустеет, а его нет. И вот ей уже кажется, что Она приехала в чужой город, и ее никто не встретил. И Она уже не знает – откуда Она приехала и кто Она. Она стоит на перроне своего (или его?) сознания, а мимо скоростными поездами проносится жизнь. Ми-мо…
            Она осталась одна в забытом, а потому чужом для нее мире.
            Она совершила грех – ей показалось, что она отреклась от своей жизни. Спроси Там – прощают ли такой грех. И прости ее первым. Ведь Она родилась снова. Только с леденящим страхом потери и нестерпимой грустью от того, что Любви и Света в этом мире стало меньше.
            …Она ненавидит вокзалы. Она ненавидит поезда. Они увозят навсегда. В Вечность…

P.S. Она пришла в том самом красном пальто. Он увидел ее с портрета и узнал среди осиротевших друзей, и бережно коснулся своей слегка застенчивой улыбкой той потаенной части ее души, которая не может жить без него…

Ирина Неделина. Памяти поэта. «Как будто приехал навек попрощаться...»  (Приводится переписка Н.Казначеевой и Н.Шипилова)/ Общероссийская газета № 42 (508) 18.10.2006