И вообще достали его газетная гонка вкупе с «липой» рапортичек. Забрал трудовую книжку и поехал в гости к другу Алику Бажану в Академгородок...
— Зашли в ТЦ, загрузили нитяную сетку, приладили ее к рулю. Едем, предвкушая. А на повороте улицы Пирогова нас подсек «москвич». Грохнулись мы с Аликом с велика, только косточки да бутылки загремели! Сели на поребрик и смотрим, как по асфальту разливается красная лужа, похожая на кровь... — вспоминает Шипилов. — До того защемило у меня в груди от пронзительной синевы неба, от увядания природы, от своей хронической неприкаянности, что я негромко запел: «Ничего не изменила эта осень, только солнце не в ту сторону упало...» Алик вскинул глаза: «Ты это сейчас сочинил?»
— И вы с ним побрели и нашли уютную, полуночную кухню с теплой компанией, вином и гитарой? — спрашиваю я. — Байки должны красиво заканчиваться!
— Это не байка, а чистая правда, — уверяет он. — А «После бала» я много раз исполнял на чужих кухнях, до того допелся, что мои страдания стали считать народными.
— Не удалось проснуться знаменитым?
— Да уж... Однажды вообще хохма вышла — случайно включил радио, какая–то группа на манер мартовских котов прогорланила «После бала», а ведущий передачи объявил, что разыскивается автор песни и попросил его позвонить в студию. У меня телефона под рукой не оказалось, к тому же текст и ноты песни были уже раза три опубликованы в бардовских сборниках, но вместо меня на радио позвонили человек 50, и все утверждали, что они — авторы. Справедливость восстановил Дима Маликов: включив «Бал» в репертуар, он отыскал меня и выплатил гонорар.
— Выходит, слава пришла с опозданием. Да и Бог с ней! Что такое слава? Ее в руках не подержишь, на себя вместо пиджака не наденешь.
— Вот именно! Слава меня будоражила, когда был вратарем детской футбольной команды. Выиграем матч, и старшие ребята везут меня с почетом через все Мочище на мотоцикле, — вот это был кайф! Правда, он быстро закончился — на тренировке повредил ноги, обе пятки выбил, и дорога на футбольное поле мне была заказана. Страдал ужасно!
— А писать когда начал?
— Как только буквы выучил. Мальчишкой вел тетрадь, куда записывал пословицы, поговорки, разные песенки, которые в подворотнях пели, и, заодно, свои вирши и дневниковые заметки. Свое от чужого не отделял — весь мир любил, считал себя его частичкой! А в подростковом возрасте, когда пришли реальные страсти, связанные с половым созреванием, тетрадь эту забросил. Сочинять, причем помногу, по 15 стихов в сутки, начал уже лет в 16. Помню, послал подборку в
журнал «Юность» и сообщил, что мне 25 лет. В редакции, наверное, решили, что я — полный дебил, но ответили вежливо, посоветовали, как водится, упорно работать над собой. Помню, почтальонша несла конверт с маркой
«Юность» — а журнал был дико популярен — через весь поселок, и я мигом стал героем дня. Соседи судачили: надо же, нашему оболтусу из Москвы пишут! Кстати, ответ подписал
Николай Старшинов — поэт, которого я очень ценю, впоследствии учился у него в
Литинституте...
К 19 годам я написал довольно большую повесть и понес ее в
«Сибирские огни». Рецензентом был
Анатолий Черноусов, который, разумеется, указал мне на недостатки. И нет бы прислушаться, переделать, но я со свойственной тому возрасту нахальцей прищурился: «Что бы ты понимал? Кто такой, чтобы меня судить?» Разозлился до того, что долго ничего не писал, вернее, никому рукописей не показывал. Жизнь казалась бесконечной — думал, еще успеется.
— О! Как в твоей песне: «а один совсем зеленый, гордым танцем опаленный, не поймет куда летит, куда попал он...» Коля, а зачем ты в Москву уехал?
— Понимаешь, вдруг в столице сразу в двух издательствах начали готовить к печати мои сборники — в «Молодой гвардии» и «Советском писателе». Это было в 1986–1987–м, самое начало перестройки.
— И что, московские редакторы не указывали на «отдельные недостатки»?
— Какой там, правили так, что вообще мотивацию выбрасывали! Но самое удивительное, что в те же два года толстые журналы рвали у меня из рук все, что не напишу. Наследие–то у меня не бог весть как велико, кое–что на ходу, прямо в редакциях дописывал. Я не сторонник того, чтобы долго работать над текстом, считаю — не надо ничего высиживать, если не получается, незачем себя, других и бумагу мучить. Хочется в лес, еду в лес. Меня, как волка, постоянно в лес тянет, на природе башка проясняется...
— А сейчас у тебя какой период: после бала или в ожидании бала?
— Пока мы живы, бал продолжается! Конечно, бал жизни уже не кажется мне бесконечным, я «заякорился»: женился, родил сына Федора и впервые обрел свой дом — Литфонд выделил нам с Таней двухкомнатную во Внуково, в писательском поселке. Это совсем рядом с Переделкино, намоленные места... Малышу моему всего девять месяцев, а он такой богатырь — буханку хлеба легко поднимает, откусывает. И на
Татьяну не нарадуюсь, она все успевает — стихи писать, по хозяйству управляться. Недаром говорят: когда ребенок рождается, Бог третью руку дает!
— Наверное, теперь, спустя 15 лет мыканий по общагам и чужим углам, ощущаешь себя полноценным москвичом?
— Нет, мои корни — здесь, в Сибири. У москвичей ментальность совсем другая, сопротивляемость слабая. Они любят погоду по радио заранее узнавать, переживают из–за ненастья. А я по–прежнему считаю: какая стоит погода, та и хороша. Москву почти не знаю, только отдельные районы. Служу секретарем в Союзе писателей России, приходится бывать в ЦДЛ, этот район мало–мальски и запомнил. Друзьями, конечно, оброс, этого не отнять. Создал с ними при Литфонде комитет спасения национальной культуры. Может, ничего мы и не спасем, но мужики подобрались стоящие —
Алексей Фатьянов, Виктор Розов и другие, с кем приятно вместе собраться...
— Выпить, закусить да за жизнь поговорить?!
— Напрасно усмехаешься.
— Я не иронизирую, а к следующему вопросу тебя подвожу. Между нашими местными писателями–детективщиками возник спор: можно ли писать подшофе? Не стану называть имен, но тот, что помоложе, пишет исключительно приняв на грудь, как бы высвободив фантазию. У него всегда какой–нибудь флакон возле компьютера стоит. А старейшина не позволяет себе ни капли долгими месяцами, пока на пишущей машинке стучит.
— Не, ну есть и такие — опять–таки не будем тыкать пальцем, — кто ширяется, не отходя от компьютера. Я —против. Либо пить, либо работать. Пьянка искажает сознание, разве что частушки хорошие, забористые идут в этом состоянии. Еще после крутого запоя удаются минорные стихи — водка открывает некое запредельное понимание трагичности жизни, от которого в петлю тянет. Но у меня лично срабатывает инстинкт самосохранения, я еще многое хочу успеть.
— Попеть вволю, да?
— И это тоже! Дал в Новосибирске три концерта — для студентов, для научных работников
Кольцово. Они замечательно слушали и сами пели, все же совместное пение — неистребимая наша русская традиция... Еще в пути продолжил работу над романом «Матрешка» — он состоит из новелл, которые, как маленькие матрешечки, укладываются в большую, расписную матрену, завсегда служившую добрым, сувенирно–лубочным символом державы. Мой роман — о судьбах и нравах новых русских, которых я наблюдал в элитарном поселке коттеджей, этаком государстве в государстве. Хочется разобраться, определить свое отношение к этим новым героям времени — они ведь далеко не все анекдотичны... Лишний раз задумался о том, отсматривая рабочий материал фильма «Золотая цепь», который по моему святочному рассказу, опубликованному в прошлом году в журнале «Москва», снимает режиссер
Мария Халина. Собственно, ради озвучания картины и приехал. Удивительное получилось кино, причем не только из–за жанра — полуигрового, полудокументального. Ткань у фильма нежная, она соткана из души, из нервов. Я писал «Цепь» по реальным фактам, которые мне
Маша поведала про своего знакомого, ныне покойного. Он кинулся в бизнес не столько за рублем, а потому, что ему рутина надоела. Человеку вообще тесно в рамках социума. Но наша природа такова — пока глупостей не наделаем, не поумнеем. И у нашей страны такая же планида...
Письмо 74-х(среди них Н.Шипилов). Письмо
писателей, деятелей культуры и науки
России. / "Литературная Россия",
2.03.1990
Николай Шипилов. "От
собора до забора". О войне / lindex.nigilist.ru,
15.03.2005
Знаменитое общежитие
НГУ "Семерка"
Ирина Ульянина. Не могу видеть мужских слез! / Общероссийская газета
, N44(510), 11.11.2006
